Золото Роммеля - Богдан Сушинский

Богдан Сушинский

Золото Роммеля

© Сушинский Б. И., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

Часть первая. Африканский конвой

Если правда, что деньги требуют тишины, значит, правда и то, что «сокровища Роммеля» требуют… гробового молчания!

1

Октябрь 1943 года. Средиземное море.

Африканский конвой Роммеля.

Борт линкора «Барбаросса»

…Корабли уходили на закате. Овеянное песками африканское солнце угасало на огромной жаровне пепельно-бурого перевала, неохотно уступая прибрежное взгорье и подковообразную синеву залива – прохладному морскому ветру[1].

– На шторм нарываемся, – невозмутимо проговорил командор Аугштайн, с трудом проталкивая свои слова сквозь дребезжащую хрипоту обожженной шнапсом и ливийской жарой глотки. – Не мешало бы переждать вон за тем скалистым мыском, – указал он мундштуком трубки на заползающую в залив горную гиену. – Самые сильные удары волн и ветра придутся на его оконечность.

– Какой еще шторм?! – изумился барон фон Шмидт. – Это не шторм, это всего лишь портовая встряска. По существу я был прав – этот идиотский конвой, в самом деле, составлен из списанного корабельного дер-рьма! Но если мы задержимся здесь, то завтра у этого мыска будут чернеть разве что обгоревшие остовы ваших судов.

О чем бы ни шла речь, слова оберштурмбаннфюрер фон Шмидт произносил с такой циничной брезгливостью, словно избавлялся от них, как от муторной нечисти. Кроме одного, незаменимого, которое оберштурмбаннфюрер умел преподносить миру так, как позволял себе делать это только он: «дер-рьмо!». Причем произносил он это непотребное словцо с каким-то странным подобострастием.

Выбритое, выпестованное восточными кремами лицо фон Шмидта и в самом деле не знало иного выражения, кроме все того же брезгливого, презрительного снисхождения. Весь окружающий мир барон воспринимал так, как способен воспринимать его только истинный аристократ, случайно забредший в район городских свалок.

– Вы, как всегда, преувеличиваете, подполковник, – так и не запомнил эсэсовское название его чина командор Аугштайн.

– Скорее недооцениваю. Забываете, что мы с вами не в германском порту, под прикрытием авиации и береговых батарей. Завтра англичанам уже будет известно, какой именно груз на наших линкорах и почему нас прикрывают два эсминца. И тогда могилы наши окажутся усыпанными золотом и прочими драгоценностями.

– Уверен, что они знали об этом еще вчера, – раздраженно сплюнул за борт командор.

– Если бы это было так, англичане растерзали бы вас еще до моего прибытия. Представляете: мы покоимся в могилах, усыпанных золотом и бриллиантами?!

– Могил-то как раз и не будет, – незло огрызнулся Аугштайн. – Какие могут быть могилы на морском дне?!

На борт флагманского линкора оберштурмбаннфюрер ступил только два часа назад, но его присутствие уже начинало раздражать командора. Как и вездесущесть эсэсманнов из его охранного отряда.

– И все же, все же!.. – тоном уличного повесы-мечтателя произнес фон Шмидт. – Золотая гробница моряка. Гибель, достойная рифмы поэта!

– Просто англо-американцы пока еще не поняли, сколько здесь всего. И основные силы их заняты сейчас в Тунисе. К тому же мы запустили дезинформацию о том, что будто бы сокровища уже погружены на субмарину. Часть из них – в основном картины и прочие изыски – действительно, ушла на субмарине, но… всего лишь часть.

– Кстати, команде линкора известно, что именно погружено на корабли?

– Преувеличиваете, подполковник.

– То есть хотите сказать, что никто, кроме вас, ни о чем не догадывается? – недоверчиво спросил барон.

– Если бы я заверил, что мне известно, что же в действительности находится на борту «Барбароссы» – это тоже оказалось бы преувеличением.

– Подстраховываетесь?

– Нет, – решительно парировал командор. – Что я видел, кроме тщательно заколоченных контейнеров? Слухи, конечно, гуляют, однако никакой слух блеска золота заменить пока еще не способен.

И оберштурмбаннфюреру в самом деле не оставалось ничего иного как поверить, что о сокровищах в конвое знает очень узкий круг людей.

«Тем лучше, – брезгливо подумал про себя барон. – Меньше свидетелей придется убирать, заметая следы».

Оглянувшись, он увидел подполковника Крона. Как ни странно это выглядело, официально фельдмаршала Роммеля в конвое представлял именно этот офицер. Хотя понятно, что единственным официальным представителем командующего должен был оставаться только он, оберштурмбаннфюрер фон Шмидт. Однако изменить что-либо в подобном раскладе обязанностей уже невозможно.

Так уж случилось, что, с тех пор когда командующий корпусом узнал о его, Шмидта, встрече с Гиммлером, он почему-то перестал доверять ему. И даже не пытался скрывать своего отношения. Естественно, барона это оскорбляло, ведь не сам же он напрашивался на встречу с рейхсфюрером СС. Не он потребовал Гиммлера к себе в ставку, а Гиммлер – его.

«А ведь не исключено, что думает этот вермахтовец сейчас о том же: как избавиться и от командора, и от тебя», – желчно ухмыльнулся оберштурмбаннфюрер.

– Вас не укачивает, господин подполковник? – иронично поинтересовался он, стараясь не очень-то выплескивать свою брезгливую ироничность на голову этого располневшего, безбожно потеющего коротышки.

– Н-нет, такой с-слабости я за собой не замечал. – В июне сорок первого Крон был контужен на Восточном фронте, где-то в районе Бреста, и с тех пор оставался загадочно молчаливым и ритуально немногословным. – П-по-настоящему н-нас начнет «укачивать» только в Италии, когда будем пробиваться к т-тайникам и когда за нами н-начнется охота, как за перепелами.

– Не думаю, что все завершится так уж трагически.

– Завершится. Еще т-трагичнее, нежели нам это представляется. Если только мы сами не п-перестреляем друг друга еще до высадки в Италии.

– Что значит «перестреляем друг друга»?

– Самым б-банальным образом, к-как на групповой дуэли.

– Странные фантазии у вас, Крон, – с каким-то внутренним отвращением покачал головой фон Шмидт.

– Вы, как всегда, все преувеличиваете и обостряете, подполковник, – присоединился к нему командор, безмятежно сплевывая при этом себе под ноги. Он плевался везде и всегда, причем делал это с каким-то совершенно необъяснимым наслаждением, выражая своими плевками целую гамму чувств и отношений к собеседнику, событиям, всему окружающему миру. – Никаких дуэлей! Позволю себе напомнить, господа, что вы находитесь на корабле, командовать которым поручено мне. А я не потерплю…

Этот рослый мрачный тип, с прыщеватым и мертвецки бледным, словно бы напрочь отмороженным, лицом, знал что говорил. Он уже понял, что подполковник, со своими вермахтовцами, представляет здесь интересы фельдмаршала Роммеля, а оберштурмбаннфюрер, со своими черномундирниками, – рейхсфюрера СС Гиммлера. Причем каждый из этих офицеров чувствовал за собой мощь и влияние покровителя.

Другое дело, что на кораблях конвоя оказалось по десять солдат подполковника и всего лишь по пять солдат фон Шмидта. Возможно, для отряда, который должен был отвечать за сохранность контейнеров на море и суше, этого вполне достаточно. Да только сам тот факт, что вермахтовцев отрядили в поход вдвое больше, вызывал у барона вполне естественное раздражение. Тот не мог понять логики Лиса Пустыни. Если уж фельдмаршал решил назначить его, офицера СС, начальником конвоя, то почему солдаты СС находятся здесь в меньшинстве, а главное, зачем нужно было приставлять к нему еще и некоего пехотного подполковника?

Командир линкора, и он же – начальник конвоя, конечно, сочувствовал барону, поскольку тоже не понимал, на кой черт понадобилось дробить охрану на два отряда, с двумя подполковниками, вермахтовским и эсэсовским, во главе. Но что поделаешь: у береговых крыс все делается как-то так, не по-человечески.

Ему как командиру линкора еще и повезло, что Роммелю не пришло в голову назначить начальником конвоя кого-то из своих офицеров; что позволил ему соединять эти две должности. Иначе конфликт выглядел бы еще острее.

В сущности, Аугштайн не желал вмешиваться в грызню подполковников, но в то же время был твердо намерен не допустить, чтобы они схватились еще здесь, на борту линкора «Барбаросса». Вот и теперь, во время очередной стычки, ему пришлось напомнить обоим подполковникам, кто на корабле и в конвое старший. Причем он мог бы сформулировать свое напоминание значительно резче. И, несомненно, сделает это, как только почувствует, что оба пехотинца явно преувеличивают свое значение на борту этого корабля.

2

Передовой эсминец сопровождения уже вышел за гряду мелких скалистых островков и, развернувшись бортом к «Барбароссе», начал не спеша выползать в открытое море. Сейчас он напоминал волка-вожака, который, выводя свою стаю из бора, опасливо обнюхивает окрестности. Второй эсминец, которому надлежало заключать кильватерный строй, держался пока что в сторонке, в промежутке между двумя линкорами, как бы прикрывая их с более открытой стороны бухты.