Перегной - Алексей Рачунь

Через день операция «Маклер или восстать и возвысится»  вступила в завершающую стадию. Варварским набегом я покусился на иссякающую солярку и мы с Полоскаем опять отжали брагу. После этого ее, уже и без того пьянящую, перегнали. Получилось, по заверению дегустирующего Полоская, еще лучше, чем в прошлый раз. Меня начинало слегка мутить от одной только мысли о предстоящей пьянке, но я держался. Наступал ответственный момент. Я слишком долго жил в пофигизме и жил бы еще, коли был бы один. Но, так угодно судьбе, теперь я ответственен еще за одного человека.

 А он, этот милый и добрый человечек, моя любовь Софья, чувствует, как любой русский интеллигент, ответственность за весь мир. Правда сама,  опять же как любой русский интеллигент, нихрена не может сделать. Вот и приходиться самому. Самому искоренять пофигизм, сначала в себе, а потом, из себя еще не до конца его выкорчевав, подводить под всеобщий пофигизм экономический базис. И все это надо делать быстро, ибо время не ждет.

Когда все собрались на берегу, я, не давая совещанию стремительно перейти в неуправляемую пьянку, приступил к делу. Еще не отзвучали возгласы — эх, хорош, хорош зараза—самогончик, забирает, —   как я приступил к свой странной презентации. У меня не было с собой ни ярко раскрашенных графиков и лазерных указок, ни статистических выдержек и рекомендаций деловых партнеров, у меня не было даже красноречия.

Но это всё было и не нужно.  У людей, свободных от условностей цивилизации другие ориентиры. Здесь людей встречают отнюдь не по одёжке.  Здесь сходилась неволя и вольница, как странное перепутье двух таких разных, но при этом равнозначных дорог. Тут нужно было что—то такое, что сразу же зацепило  бы,  и  заставило мне поверить. В конце концов я разговариваю с людьми, решил я, и базовая единица любой оценки, это прежде всего человечность. А потом уже все остальное. Кстати, об остальном, —   Щетина то на что? Должен же он мне помочь. Но Щетина сидел, как ни в чем не бывало  и что—то шептал на ухо своему соседу Трубке. Тот косился на штоф и согласно кивал головой.

Дело не клеилось и тогда я, всем разлив,  встал и объявил что хочу произнести тост.

Все одобряюще глядели на меня и я продолжил. Я рассказал им, как попал сюда, в эту деревню — избитый и больной и как меня здесь выходил Федос. И как выходив, он отправил меня восвояси, как чужака, но я ему все равно безмерно благодарен. И о том, как я пошел — куда глядят глаза и наткнулся на них, нынешних моих товарищей. И как они приютили меня. Что было дальше, не будем о том говорить, ибо кто помянет старое, тому глаз вон, а все мы люди, все мы заблуждаемся, и что тогда ворошить былое.

Еще я рассказал о том, как я жил в школе и ремонтировал ее один, чтобы дети всех жителей могли учиться в чистых и теплых классах, без сырости и сквозняка. Возгласы одобрения сопровождали мой рассказ.

— А теперь скажите мне, мужики, только честно, можно ли мне верить?

— Тебе?! Можно!  Да я за Витьку хош перед кем поручусь. Наш Витька, наш. Я и забыл даже что он пришлый, как сто лет тут живет.

Я слушал мужиков а сердце ходило ходуном.

— Не, мужики, так не пойдет. Может кто—то тут неподумавши говорит? А вот мы все давайте—ка, выпьем и подумаем.

— Давай выпьем, а то самогонка скиснет.

Мужики  говорили вразнобой, но выпивали слаженно.

Потом я, все подводя мужиков к своим планам, жаловался им на то, что Толян, как есть урод и мироед и мужики соглашались что да, Толян таки урод и мироед. И де, неплохо было бы поболее зарабатывать. Отчего ж плохо—то — соглашались мужики — совсем неплохо. А ну как я его заменю? Дак как же это — недоумевали мужики и тут всё встало колом, как упрямая корова посреди дороги.

Никакие экономические доводы на мужиков, как я и предполагал, не действовали. Никакая экономика, никакие посулы и перспективы прибылей. Нам это ни к чему, — отмахивались мужики и уже сами тянулись к бутылкам и напивались каждый в своем темпе. Щетина озадаченно жал плечами да усмехался едва—едва, луча в уголках глаз глубокие морщины.

И уныние овладело мной, да такое — что хоть кол на голове теши. Но унывать — это не стиль современных управленцев. И  тогда  я стал просто бухать вместе со всеми.

И кто бы мог подумать, что молчаливый, совсем не красноречивый, всегда наособицу, всегда в стороне держащийся Полоскай вдруг встал, и начал держать речь:

— Это, короче, мужики,  я как Витька красиво говорить не умею, и вообще, мне как и всем вам, до этих дел — что скока стоит и кому чего продавать — мне до этих дел, это, ну вы поняли по како место.

Мужики засмеялись.

— Ты чего хотел—то, Вова? — спросил его кто—то.

— Ну дак чё хотел—то, чё хотел—то, — засбоил Полоскай, — дак вы чё ржёте—то, вы послушайте — Витька—от, он и про школу рассказал и про все дела, так. А щяс он, значит, с учительшей, с Софьей Николаевной, ну это — любовь у них и это там…

Все опять оживленно загоготали.

 — Дак я чё говорю—то. Витька—от ее ведь у этово самово, у Анатолия и отбил. Че не так что ли? — наклонился ко мне Полоскай.

Шесть пар внимательных, хоть и немного осовевших глаз  смотрели на меня. Я качнул утверждающе головой.

— Как есть отбил — удовлетворенно заявил Полоскай — ряху Анатолию отделал, как пасхальное яйцо!

 Коллектив одобрительно загудел.

— Ну и энтот вепрь—от, Толян наш, задумал—удумал Витьке отмщение. Решил, значит, через Витьку оставить без света школу.

— Это как это?  — Загалдела публика.

— А вот так! Сказал — не буду, грит, дизель возить и все. Пущай мол Николаевна виноватой себя через Витьку чувствует. По еённой мол причине дети не учатся, она тут дармоедничает, и хахаль ейный, Витька то есть, тоже.

 — Не бывать такому! — Зарядили мужики. — Витька в честном споре бабу отбил, к тому же баба вообще на Толяна была несогласная, а с Витькой у них полюбовь полная. Это что же он, мироед, свой позор за чужой счет покрыть решил. На всех страдание за свои неудачи наложить задумал? Да я ему сам харю отполирую — кипятился кто—то. Хер ему, а не бобышки, коли дизеля не будет — резюмировало наконец собрание. Так ему и скажем — вмиг примчит, хоть бочку, хоть две.

И вот тут на сцену выступил Щетина, да выступил так, что я оценил. Хитро, весьма хитро, если Щетина так и задумывал заранее. А ежели и не задумывал, а улучил момент, то можно только восхищаться природной сметкой и сообразительностью, умением оборачивать ситуацию неизменно в свою пользу. По неоспоримому праву лидерствует в своей ватаге этот простоватый с виду мужик, не прибавить не отнять.

Итак, дождавшись, когда гвалт, гам, бурлящее возмущение чуть схлынет, но еще не уляжется окончательно, тогда, когда народ еще не остыл, но чуть уменьшил жар, дядя Коля—Щетина встал и весомо заявил: Ша, босота. Можно я скажу? То, что вы тут говорите, оно конечно правильно, по делу, но скажите мне, есть тут среди вас такие — каких Толян бы не обжулил?

— Да он нас постоянно надувает. Мудрит что—то, мудрит. Его и не понять — чего у него, кого, каки—то записи. Вроде должен  вот стока привезти, — подслеповатый рыжий мужичок по прозвищу Трубка во всю ширь раздвинул руки, —    ан нет,  везет стока, —   Трубка свел руки почти вместе. — И все ему нипочем — тут достача, тут недостача, тут сход—тут расход.

— Да—да, Трубка дело говорит,  — заподдакивали мужики, — Толян этот как есть самый наипервейший жулик!

— Так отчего вы тогда уверены, — продолжил, выслушав всех ораторов Щетина, — что вам удастся выручить у него столько дизеля, сколько нужно?

— Дак это, — озадачились мужики, — скока возит — хватат ведь.

— Хватат! — Передразнил Щетина.  — А ну как не будет? А ну как не будет хватать? Хватало ведь отчего? Толян, он расчитывал к Софье женихаться, ты ведь, — Щетина ткнул в кого—то сигаретой, когда к своей бабе женихался, тоже не жмотился? Это только потом, заполучил тело белое,  дак ей от тебя снегу студеного не допроситься, не то, что чего бы там чего «слатенького».

Все засмеялись.  — А чё я то,  — заоправдывался мужик — я то чё? И тоже захохотал.

И еще долго, чуть не до полуночи судили, да рядили: сначала голоса разделились поровну, потом пошло шатание в ту и в другую сторону, а потом и вовсе весь жар дискуссии сошел на сухой пар обычного, под водочку, спора.

— А, хрен с тобой, давай  попробуем, — таков был окончательный вердикт.  А уж когда, на десерт что называется, я рассказал мужикам, каким образом был получен нынешний самогон, и пообещал пускать раз в две недели к генератору Полоская,  общество было уже совершенно покорено и  довольно.