Перегной - Алексей Рачунь

— Ну? — наконец спросил он меня.

— Че, ну? Ёмана!

— Работат генератор—от?

— «Работат, работат». Дальше что.

— Дак што—што. Самогонку, значит, надо гнать.

— Дак гони, ёптыть, кто тебе мешает?

— Дак а я про чё и говорю — давай генератором—от сепаратор запустим, да ка—а–ак пизданём!

«Пиздануть», выражаясь богатым и образным языком  Полоская, мне очень хотелось, но я абсолютно ничего не понимал. Наконец, путем долгих и мучительных расспросов картина  стала ясна.  Полоскай хотел применить новейшую, изобретенную им самим, и уже неоднократно  использованную технологию самогоноварения —  отжим браги через сепаратор. Для этого ему требовался электрический ток, источник которого был только один — школьный дизель—генератор. Поэтому—то Полоскай и обрадовался, узнав о смене моего семейного положения. Раньше, когда он работал школьным сторожем, Софья его постоянно отгоняла от генератора, а потом и вовсе перекрыла к нему свободный доступ. Теперь же хитрый Полоскай хотел обрести в моем лице союзника и заступника.

Это было интересно. Во—первых — интересно узнать, как с помощью сепаратора можно делать самогон, во—вторых… Во—вторых, зная пристрастие всей банды к зеленому змию, можно попробовать обернуть ситуацию в свою пользу. Можно так нагнуть хитромудрого Толяна, что мало ему  не покажется. Почему бы и не попробовать?

— Где там твоя брага? — Сказал я, после долгих раздумий, Полоскаю.

Я думал, что он задушит меня в своих объятьях. Взрослый, вроде бы человек, а радуется, ну чисто как ребенок.

Щетину я убеждал долго. Только когда в третьей бутылке выгнанного Полоскаем самогона осталось меньше половины я добился от Щетины согласия  «попробовать, что получиться». Но Щетине еще нужно было заручиться поддержкой всей остальной компании. Итак, в моей партии, теперь было два человека: Полоскай, который и по жизни—то был за меня горою, и Щетина, которого я, что греха таить, опоил, а потом окрылил коммерческими перспективами.

Оставалось убедить в своей правоте остальных. Щетина был лидер, причем не выбранный «председатель колхоза», который впрягся в лямку под давлением коллектива, и, проклиная всё на свете,  тащит непосильный воз, а лидером по духу. То есть у него заранее, изначально,  были лидерские качества, такие как ум, сообразительность, тщеславие — пускай не в выдающихся объемах, но в размерах, вполне достаточных, чтобы руководить этим  стихийным сумасбродным предприятием.

Но, несмотря на старшинство и авторитет Щетины, нужно было получить одобрение артели. Такая у нас демократия. Вече, сельский сход, община, артель, семья. Всё всем миром. 

Люд наш издревле привык жить общиной, держаться старины и во всем, что касается общего руководствоваться коллективным мнением, сходом. И от этого никуда. Таково наше мироощущение и миропонимание. Отсюда и цеха, и концы, и вече. Со времен новгородских на том стояли и стоять будем. Как ни обмазывай фасад штукатуркой европейской демократии — внутри все равно печь. В печи чугунки, а на печи мы лежим. И если насадить в эту почву семена красивых, чужих цветов, неизвестно еще какими ядовитыми сорняками окажутся всходы.

Сход и мир, пускай, на первый взгляд и архаичные, но самые для нас уместные формы решения важных проблем.  И, как это часто бывает, невежество, глупость и косность могут здесь преобладать. Поэтому главное не допустить момента  когда все со всеми переругаются. Ибо тогда не поможет никакой лидер. Сколько их, до того всем угодных, болталось после сходов вздетыми на вилы, не пересчитать. Да и к чему пересчитывать, достаточно вспомнить расхожую фразу классика о русском бунте.

Бунт, он ведь, по моему разумению, уж русский—то стихийный бунт точно,  не оттого, что невмоготу так больше жить, неправильно, по старинке, а как раз оттого, что начинает привноситься что—то новое. Начинает робко так внедряться в умы, расти и зацветать особое какое—то, незнаемое ранее растение. Взять ту же Федосову общину. Кто они? Они потомки беглых старообрядцев, которые не приняв церковных реформ пошли по земле искать лучшей доли и земли. Где  никто бы им не мешал держаться старины. Другое дело, что эта приверженность старине вылилась, как в любой закрытой группе, в  извращение. Но тут уже ничего не поделаешь… В основе все же был бунт. И только потом смирение.

Ну, в моей ситуации конечно бунта ждать не стоило, но ярого неприятия — вполне. И потому я решил сыграть ва—банк. В очередной раз пройти по лезвию бритвы между выбором — пан или пропал.

Я сидел, хорошенько поддатый, заручившийся поддержкой Щетины, и думал, туманя хмельной мозг, как заполучить большинство голосов. А рядом сидел в стельку пьяный Щетина и бормотал: Восстать над людом, значит, возвысится… Эт ты хорошо, Витька придумал… Вот где они у меня все. И ты, Витька, вот у меня где нах! И Толик этот, в жопе нолик, вот где у меня. Восстать над людом, возвысится… Всех ущучу. Всё подомну. Навъёбывался Колька, хватит. Теперь он силу набират…

Я сыграл на тщеславии. Какой бы не была власть Щетины над артелью, а  у Толяна власти было побольше. И перспектива подмять  Толяна окрылила земную душонку Коли Щетинкина.

Что же я задумал? После столкновения с Толяном меня занимали две проблемы: как объяснить Софье, что я не тот, за кого себя выдаю, и как сделать так, чтобы бочки с дизельным топливом сюда, несмотря на явную угрозу мироеда, все же поставлялись. Соляра была необходима, ибо без нее школа не могла работать в зимний период. Между тем доставкой соляры сюда, насколько я уяснил, занимался только Толян. Школа только формально  входила в систему общего образования, на самом деле  содержась сообща всей деревней. А бюджет, выделенный на ее содержание, в том числе и на освещение с отоплением наверняка тихо оседал в карманах штыринских чинуш. Это к гадалке не ходи.  Софья была чистейшей души неземным созданием, а никак не менеджером и, вероятнее всего  не догадывалась о таких прозаических вещах как снабжение, отопление и т. д. Помощь мира она воспринимала как нечто естественное. И пока Толян питал в отношении Софьи хоть какие—то надежды, все было как надо.

 Потому Толян и решил давить на дизель. Измором решил взять. Ударить в самое больное место. Да и Федос как—то подозрительно затаился — ни слова от него, ни полслова.  И про должок, что странно, не напоминает…  Уж не мутит ли старикан очередную гадость? Уж не вздумал ли отыграть на попятную? И если мне теперь должок возвращать совсем не с руки, я нынче уже не вольный сокол, то и замок на школу вешать — совсем не дело.

Короче тогда, когда моя башка уже совсем вскипела от разнообразных головоломок пришла подмога откуда не ждали. Простодушный Полоскай, со своим предложением подцепить сепаратор к дизелю  вырвал мою мысль из  из капкана и она рванула птицей прямо в небеса.

План, что и говорить, был дерзкий. Под лозунгом «Мы не должны проиграть северный завоз» мне предстояло, чуть не до основания весь старый мир разрушить, а затем… Короче, я убедил Щетину, что его артели нужен маклер. А ему самому власть.

Смысл был в том, что от отношений товар—товар нужно переходить к отношениям товар—деньги—товар. Мне пришлось долго, полторы бутылки времени, убеждать Щетину что Толян немилосердно их надувает, что все эти сигареты «Прима», сахар, соль, дрожжи,  шанцевая труха и гниль стоят копейки, в то время как их труд, тяжелый и опасный, бесценен. Что Толян имеет  тысячи процентов навару на этих бобышках и цветмете. Что он просто пользуется своим монопольным положением. Что по сути вся Щетиновская артель выступает в роли аборигенов, меняющих золото на стеклянные бусы.

Щетина слушать не хотел, отмахивался да нахваливал самогонку.  Ему были чужды товарно — денежные отношения, он был слит с природой, в основном с ее синими оттенками. Примерно также, наверное, вели беседы миссионеры среди североамериканских индейцев. Но вода камень точит и я все—таки уломал Щетину. Ибо даже у первобытных людей есть вождь и этот вождь всегда стремится расширить свою власть и полномочия. Вонь соленого пота власти в очередной раз в истории оказалась привлекательнее чистого запаха вольных цветов. Щетина дрогнул.

Через день операция «Маклер или восстать и возвысится»  вступила в завершающую стадию. Варварским набегом я покусился на иссякающую солярку и мы с Полоскаем опять отжали брагу. После этого ее, уже и без того пьянящую, перегнали. Получилось, по заверению дегустирующего Полоская, еще лучше, чем в прошлый раз. Меня начинало слегка мутить от одной только мысли о предстоящей пьянке, но я держался. Наступал ответственный момент. Я слишком долго жил в пофигизме и жил бы еще, коли был бы один. Но, так угодно судьбе, теперь я ответственен еще за одного человека.