Перегной - Алексей Рачунь

— Чего это я тебя избегать вдруг стал?

— Ну как чего. Тебе Могила вчера ничего не передавал?

Я, если честно,  совсем запамятовал. Да, неловко вышло, неудобно.

— Врать не буду, дядя Федос, передавал. Да тут дело такое, скорбел я вчера. Извини.

— В курсе про то. Упаси господь душу грешницы Агафьи. — Федос сдернул с головы картуз и воздел очи к небу.

— Только скорбь у тебя была в пополам с брагою. — Строго, как педагог, заметил Федос.

— Скорбь моя светла. А в пополам с чем, это мое дело.

— Твое, Витюшенька, твое, чье же еще. Ты б не бражничал, глядишь и эта, как ты сказал, зарядка бы сейчас здоровью не понадобилась.

— А тебе чего до моего здоровья вдруг дело нашлось? — Разговор ни о чем начинал злить. Федос и так славился умением обламывать самые восторженные моменты, да еще это его пустопорожнее — то да потому…

— Ну как. Я ведь, тебя почитай, спас.

— Спасибо что напомнил, дядя Федос. Правда я и так помню. Поклон тебе до земли. Тебе и Настеньке.

Федос нахмурился.

— Хм, значит прознал, кто тебя лечил. Прознал, что она ведунья. Кто сказал. Или она сама… Где Наську видел? 

 — Да не видел, догадался.

— Догадался… — Пробурчал Федос. — А и ладно. Оно может и к лучшему. Я ведь чего тебя звал вчера. Уговор наш помнишь?

Я помрачнел. Мне все стало ясно.

— Ну, помню.

— А ты не нукай. Ты вынь да постукай. — Ухмыльнулся Федос популярной деревенской поговоркой. Я первый раз видел его улыбающимся. — А как постукаешь, Наську—от и покрой.  Через недельку, на Покров. Знаешь как говорят — Покров—покров, покрой землю снежком, а девицу женишком. — Федос опять заухмылялся. Хихикал он скабрезно — так, как смеются импотенты над сальностями.

Все во мне ухнуло куда—то вниз, как сорвавшийся лифт в шахту. Почему всегда так — только заживешь, только начинаешь чуть—чуть приподыматься, только расправишь плечи, как настигает тебя облом. Но делать нечего. Надо преодолевать и этот облом. Я и так долго сидел, засунув, как страус, голову в песок. Думал — оно само рассосется. И из—за этого наломал немало дров.

Сначала не мог признаться Софье в любви, потом не мог открыться ей — кто я такой. И из—за этого, едва—едва не лишился доверия. Больше мне этим путем идти не хотелось. Но и Настю, как выразился Федос «покрывать» я тоже не мог. Это было бы преступлением.  Предательством против моей любви.

— Ты же знаешь, дядя Федос, — начал я, — какие у меня произошли в жизни перемены.

— Каки—таки перемены?

— Ну не дуркуй, дядя Федос, прошу. Все ты понимаешь. Я про Софью.

— Это про учительшу что ли?

— Ну да, про нее. Мы ведь вроде как женаты. Так что, дядя Федос, извини. Не могу.

— Про «не могу» ты мне не говори, Витюшенька, — нахмурился дядя Федос, — уговор дороже денег. И про женитьбу свою тоже не говори.  Не женился ты, а подженился. Когда без венчания  — это не свадьба, а блуд. И мне не важно, с кем ты сблуднешь, с Наськой или с Сонькой.

Мне хотелось плюнуть Федосу в морду, растереть плевок по его бороде и уйти. Но уговор, как верно заметил Федос, был дороже денег. Я это понимал и сам. Уговор следовало исполнить. Не исполнив его я не буду в ладу со своей душой. А исполнив его вообще потеряю душу. Пришла любовь и спутала все карты. Карты спутала, а должок за игру остался.

Внезапная догадка пронзила меня как пущенная рукой судьбы стрела.

— Послушай, дядя Федос, неужели я тебе другой службы не могу сослужить в счет уговора?

— Это какой еще службы?

— Ну, баньку—то ты, говорят, до сих пор не поставил…

— О том даже думать не моги, Витя. Без тебя управлюсь как ино.

— Так я ведь не спорю. Управишься конечно. Только, слышал я,  раствора у тебя нету, гвоздей, скоб, ножей для рубанка, еще кой чего. Не везет Толян, вот какая ситуация.

— Тебе—то до этого какое дело, Витюшенька. — Подчеркнуто ласково, как говорят, когда действительно задеты некие струнки, спросил Федос.

— Да никакого. Просто материалом могу пособить, на баньку.

— Ты? — Федос захохотал. — У кого ты, у голытьбы своей возьмешь, материал—от? Ой насмешил старика, прости господи за веселие неуёмное, ой взьярил. Своих же сотоварищей ограбить задумал, соартельников.

— Ну, зачем ограбить. Воровать грех. Толяна попрошу и он тебе враз все привезет.

— Ха! Толяна. Знаю я как ты его все лето просишь тебя увезти. Ты, Витя, ври да не завирайся. Ложь—от еще грешнее воровства.

— А я и не вру. У нас с Толяном новый уговор действует. Раньше мы ему должны по жизни были, а теперь он нам.

— Во как! Это как же так.

— А вот так. Взяли и повернули в свою сторону. Не веришь, спроси. Он как раз вскоре приехать должен.

— Чудны дела твои, Господи. — Федос перекрестился.

— Ну так как, по рукам, — Пользуясь минутным замешательством, насел я на Федоса.

Федос колебался. Было видно, что он и верил и не верил мне.

— Шустрый ты однако,  теребя бороду заговорил он после паузы. — Быстро, однако,  сображников своих окрутил. И Анатолия, значит, привернул. Молодец.

— Да я вообще с детства талантливый, Дядя Федос.  Ну так что, по рукам?

Федос колебался. Баня ему, конечно, была нужна, тем более зима не за горами, но баня — это суетное. А продолжение рода — это шаг в вечность.

— А я то думаю — чего это Анатолий про школу мне толкует. Какое ему дело… — В задумчивости, как сам с собой проговорил Федос.

— Чего? Кто говорит?

— Да никто. Никто, Витенька, это я так. Матерьялом, говоришь, поможешь…

— А на Покров я тебе Изынты пришлю. — Вдруг пришла мне в голову спасительная мысль. Правда неизвестно, как к этому отнесется сам  Изынты, но его то я уговорю.

— Это которого? — Машинально переспросил Федос.

— А бугай у нас есть такой здоровый. Морда во — кровь с молоком.

И все же Федос колебался. Что—то мешало ему принять решение. Не хватало малости, чтобы качнуть весы сомнений в нужную сторону. Эх, была—не была. Я рубанул с плеча.

— Слышь, дядя Федос. Я ведь не только на твою баньку могу помочь матерьялом. Я ведь и твоему народу кой  каким товарцем могу пособить. По строительной части и вообще.

— Это зачем еще? — Встрепенулся Федос. Тревога мелькнула в его глазах, они прояснились и зорко пялились из под нахмуренных бровей. Ты народ мой не тронь, ясно. Без тебя управимся. Всех к рукам прибрать надумал? Не выйдет. Матерьялу мне никакого не надо. И на Покров чтоб уговор исполнил!

Федос ушел, прямо таки клокоча, как раскочегаренный самовар. А я ушел во двор, сел на крыльцо и крепко задумался. Думалось мне об оброненных Федосом словах про Толяна и школу. Про то, что со стройматериалами я его все же подцепил за живое. И что не я один, а и Толян тоже. И еще про то, что Изынты или кого еще все ж таки надо подбивать на Покровскую авантюру. Что дрогнет Федос, никуда не денется.  А про то, что Федос сильно напрягся, когда я завел речь о товарах для народа я не думал. Ну напрягся и напрягся. Нет так нет. Никому не хочется терять даже крупицу своей власти. Об этом не думать, это понимать надо. Тем более никакая власть мне нафиг не нужна.

Мы сидели, на крыльце  избушки Изынты, выпивали и разговаривали. 

С Изынты я уже переговорил и получил его согласие. Он долго хохотал, узнав в чем дело и, просмеявшись только и сказал — Ну щож, сам погибай, а  товарища выручай. Летчик на тайгою точный курс найдет… Гарна хоть дывчина? Прямо над полянкою посадит самолет…

Под хрусткие огурчики, что взял я в счет будущей работы у тетки Кочуманихи, Изынты, в пополам с перепевками своей любимой песни и прибаутками,  поведал мне, что Федос в деревне перебрал для своих баб чуть не всех здоровых мужиков. И что Изынты уже участвовал в этом шоу.

Выяснились и кое какие подробности. Происходило это дело на радениях. Это был особый праздник Федосовской общины.  «Невеста» на нем была центральной фигурой, её по особому наряжали, потом следовали молитвы и  разные обряды.  Во время них  и только во время них общинным разрешалось употреблять спиртное. И, походу, в это спиртное что—то этакое добавлялось. Во всяком случае в конце радений, все, по выражению Изынты, были вповалку. Тогда то все и происходило. «Невесту» Федос с парой доверенных лиц оттаскивали в баню и туда запускался «производитель».

В общем, все было ясно. Не трудно было догадаться что потом, когда «невеста» понесет, это дело будет представлено как божья милость и  благодать. А счастливый «отец», данный ей в мужья, даром что родственник, будет до конца пребывать в неведении и уповать на божий промысел. На  счастливое избавление, с помощью радения, от греха кровосмешения. А его то, греха, как такового и не было. Зато Федосовская святость сияла.  Так хитрый Федос решал сразу две проблемы. Не допускал приплода от инцеста и укреплял свой авторитет. Был свят, непогрешим и могущественен.