Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века - Антон Нестеров

Одним из «универсальных» культурных кодов эпохи, позволявших связать внешнее и внутреннее, был язык алхимических описаний, основанный на параллелизме микро– и макрокосма.

К сравнениям из области алхимии прибегали поэты и авторы трактатов по риторике,[511] политики и и проповедники. Сам Донн, будучи настоятелем собора Св. Павла, порой говорил со своими прихожанами на языке алхимии, как в этом пассаже из проповеди, прочитанной на тему 9-го стиха из 50, покаянного псалма: «Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега»:

Потому Давид, который был металлом, семижды испытанным пламенем, желая стать золотом, что пойдет в сокровищницу Господа, мог понять, что при трансмутации металлу не достаточно пройти через стадию кальцинации или растворения… или омовения, что отделит шлак от чистой сущности, и даже трансмутации, которая металл облагородит, – мало: необходима фиксация, закрепление, дабы металл не ушел паром и не стал ничем, не вернулся бы в прежнее низкое состояние. Так познал он, что мало одного растворения, мало расплавиться в слезах, мало омовения и трансмутации, которой достиг он этим очищением и омовением, – нужна фиксация, закрепление…[512]

Сам факт употребления алхимической образности в проповеди показывает, насколько понятен был в ту эпоху символический язык алхимии даже вполне рядовым прихожанам собора Св. Павла. И действительно, в конце XVI – начале XVII в. европейские типографии выдают из-под пресса множество алхимических и герметических трактатов и компендиумов – всевозможные Ars Chemica, Museum Hermeticum, Rosarium Philosophorum и т. п. Лучшие умы Европы: Пико делла Мирандола и Марсилио Фичино, Джордано Бруно и Ян Коменский, Кеплер и Ньютон, Роберт Фладд и Джон Ди – наперебой рассуждают о герметической философии и Камне философов, символизме Каббалы и алхимических фигурах.[513] В бумагах Государственной Канцелярии Ее Величества королевы Елизаветы I содержится более 30 документов, посвященных работе алхимиков при королевском дворе, – работе, пользовавшейся высочайшим вниманием и покровительством. Следы этого «алхимического бума» обнаруживаются и в литературе, причем не только на уровне простых упоминаний алембика или Меркурия философов, но в сложных и прихотливых сравнениях и образах.

Для людей той эпохи духовный аспект Великого Делания был куда важнее связанных с алхимией возможностей моментального обогащения. Алхимия была универсальной наукой о мире и человеке, своего рода «пределом знания». В глазах непосвященных алхимия была в ту эпоху чем-то столь же грандиозным и истинным, хоть и не очень понятным, как для наших современников – теория относительности.

Алхимия была «искусством высвобождения отдельных фрагментов мироздания из ограниченности существования во времени и достижения совершенства, которое для металлов мыслилось как золото, а для человека – долголетие, затем – бессмертие и, наконец, искупление».[514]

Собственно, алхимия искала гармонического равновесия человека и мироздания. Она именовала себя духовной наукой и напрямую соотносилась с космологией и учением о спасении.

Менее всего – вопреки распространенному представлению – алхимики были озабочены получением золота. Это ярчайшим образом сформулировано у одного из адептов алхимии, бенедиктинского монаха Василия Валентина (XV в.), в трактате «Триумфальная колесница Сурьмы»: «Все только и восклицают: Мы хотим быть богатыми, быть богатыми! Да, вы алчете богатства и твердите, вослед Эпикуру: "Позаботимся же о теле, а душа пусть сама заботится о себе". Как Мидас в притче, вы желаете все вещи обратить в золото. Множество людей ищут столь желанного им богатства в Сурьме, но коль не ревнуют они о Боге и отбрасывают прочь любовь к ближнему, они всегда будут видеть перед собой Сурьму, и не постигнут ее подобно тем, кто смотрит в зубы коню, но не ведают ни о возрасте его, ни о качествах….»[515]

Искомый алхимиками Философский Камень есть духовная субстанция, преображающая в первую очередь самое существо адепта, а трансмутация металлов, превращение их в «наше золото» (понимаемое скорее как символ бессмертия) является не более чем подтверждением способности превращать «тленное в нетленное». Один из младших современников Шекспира, сэр Томас Браун, писал: «Мое поверхностное знание о Философском камне (который есть нечто большее, нежели вещь, позволяющая до бесконечности производить золото) многое открыло мне о Боге и укрепило мою веру в то, что бессмертный дух и нетленная субстанция моей души могут до поры скрываться и дремать в этом чертоге плоти».[516] Дорн, ученик Парацельса, формулирует эту идею с предельной ясностью: «Преобразите себя из мертвых камней в живые философские камни!»[517] Иными словами, алхимия – оперативный путь к бессмертию и спасению. Путь, параллельный христианству, но при этом лежащий вне его, сколь бы искренними христианами ни были многие из алхимиков…

Алхимия пользовалась не языком специальных терминов, а системой символов, намеренно многосмысленных, требующих вдумчивого размышления и истолкования – то был единственный способ преодолеть немощь языка с его неспособностью описать мир иначе как механическую сумму феноменов, а потому непригодного для передачи опыта целокупной Реальности. Символ же способен указать на Иное – но истинный его смысл раскрывается не в тексте трактата, а в сознании читателя. С самых первых шагов в царстве алхимии субъект алхимической практики оказывается ее же объектом. Смысловая пульсация алхимических образов может вызвать у современного читателя болезненное недоумение – но как физическая боль говорит о недуге, заставляя прислушаться к телу и найти для него лекарство, так и порождаемая алхимическим текстом внутренняя смута – свидетельство недуга души, безотчетно ищущей пути к своей небесной прародине. «У меди не угасает желание стать золотом», – писал Майстер Экхарт, имея в виду томление человека по вечности.

Следуя за натурфилософами древности, алхимики полагали, что всякая сущность трехсоставна: в ней присутствуют тело, душа и дух. Тело, в свою очередь, состоит из четверицы элементов-стихий: земли, воды, воздуха и огня. Последние являются идеальными началами, «коим сопричастно все сущее, – как писал алхимик Никола Фламмель, – но при том они недоступны чувствам, а познаваемы лишь по их проявлениям»,[518] и, по словам другого адепта алхимии, Бернара Тревизана, «не могут быть явлены физическому взору».[519]

Modus operandi алхимии заключается в том, что «дух растворяет тело, и путем этого растворения из тела извлекается душа; тело претворяется в душу, а душа – в дух, и этот дух вновь соединяется с телом, даруя ему постоянство».[520]

Растворение тела для его преображения необходимо, ибо все сущее в мире отмечено печатью Грехопадения, а потому, учит Василий Валентин, алхимик XVI века, «всякую плоть, происходящую от земли, должно разложить на элементы и вновь свести к персти земной; тогда земная соль породит новое поколение, которое воскреснет в жизни небесной».[521] Материя, «распускается» до Materia Prima – состояния исходного Хаоса, в коем она пребывала в самом начале творения, еще чуждая дихотомии Добра и Зла, а затем оживляется духом – чтобы восстать в Славе и Совершенстве. При этом объектом алхимической практики является сам алхимик. Это ясно из определения «Изначальной материи», с которым мы встречаемся в трактате арабского алхимика IX века Абу'л-Касима ал-Ираки: «…materia prima мы обретаем в недрах горы, что скрывает в себе бесчисленное множество вещей несотворенных. В недрах сих содержится всякое знание, которое только можно приобрести в этом мире. Нет такого знания или понимания, мечты или мысли, навыка или истолкования, помышления или мудрости, философии или геометрии, искусства государственного управления, власти и дерзания, различения сущностей, удовлетворения, претерпевания, повиновения, красоты, изобретательности, странствования, правоверия, предводительства или определенности, произрастания, заповедей, владычества, богатства, достоинства, совета, деяния, которые бы не содержались в недрах сих. Но также нет такой ненависти, злорадства, обмана или неверия, иллюзии или тирании, нет одержимости и порочности, невежества, лености, низменных побуждений, деспотизма или злоупотребления властью, также как нет песни или игры, флейты или лиры, бракосочетания или поступка, оружия и распри, крови или убийства, которые бы там не скрывались».[522] Подобно Данте, совершающему восхождение к Райской Розе, алхимик должен пройти через духовную смерть, спуститься в Ад собственного духа, преобразить тот в горниле Чистилища и затем обрести райское, адамическое состояние полноты и бессмертия.