Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века - Антон Нестеров

Что касается Анны Вавасур, то сочувствующие ей пытаются поддержать ее репутацию не только сталью, но и словом. При дворе из рук в руки начинает передаваться стихотворение, повествующее о приходящей на берег моря девушке – лик ее затенен вуалью, фигура скрыта плащом, – она приходит стенать, и ей вторит эхо:

Oh heavens, quoth she, who was the first that bred in me this fever? VereWho was the first that gave the wound whose scarre I were for ever? Vere.What tyrant, Cupid, to my harm usurps thy golden quivere? Vere.What sight first caughte this hearte and can from bondage it deliver? Vere.<…>What makes him not regarde good will with some remorse or ruthe? Youth.What makes him show besides his birthe, such pride and such untruth? Youth.[498]

[О небо, – восклицает она, – кто был первым, вскормившим в моем теле эту лихорадку? Вир./ Кто первым нанес мне рану, страх перед которой всегда со мною теперь? Вир./ Что за тиран, Купидон, нанес мне столь многий ущерб, подчинив себе этот золотой трепет? Вир./ Чей взгляд впервые подчинил себе это сердце и можно ли теперь освободить его из этих сетей? Вира. <…> Что заставило его пренебречь доброй волей, не проявить ни сочувствия, ни раскаяния? Молодость./ Что заставило его – не происхождение же – проявить такую гордыню и такую неверность? Молодость].

Горькая ирония этого стихотворения явственно задевает графа Оксфорда, направлена против него – ибо по меркам тех времен утверждать, что поступки женатого мужчины, 31 года от роду, главы древнего рода, извиняются его молодостью, можно только в издевку: то, что простительно 20-летнему повесе, никак не подобает умудренному «мужу совета» – а тридцатилетний возраст в елизаветинской Англии предполагал именно это: это возраст дипломатов, полководцев, судей…[499]

Ряд исследователей склоняется к тому, что автором этого текста мог быть сэр Генри Ли, влиятельный елизаветинский вельможа, главный смотритель Оружейных мастерских, устроитель рыцарских турниров, проводимых в день коронации королевы, чемпион Ее Величества.[500] Между сэром Генри и Анной где-то во второй половине 1580-х гг. вспыхивает тайный роман: Ли настолько увлекся очаровательной фрейлиной, что, будучи чемпионом Королевы, для одного из королевских турниров заказал доспехи с вензелем AV, что при желании можно было читать как «Amore et Virtue» (Любовью и отвагой) а можно – как «Anne Vavasour».

Доспех Генри Ли с вензелем AV

Проблема заключалась в том, что Генри Ли был женат – и отдавал себе отчет, что еще одна история a'la Эдвард де Вир, связанная с именем Анны, может обернуться для нее настоящей катастрофой. Но тут Анна проявила себя весьма прозорливой женщиной: она выходит замуж за некоего морского капитана Джона Финча. Несомненно, это был мезальянс, но после скандала с графом Оксфордом Вавасур не приходилось рассчитывать на хорошую партию. С другой стороны, обеспечивая Анне статус замужней женщины, этот брак оставлял ей определенную свободу: по большей части капитан был в очередном плаванье. Был ли этот брак изначально задуман как ширма и оба супруга отдавали себе в этом отчет, или же был вполне искренен – неизвестно.

Среди многочисленных стихотворений, ходивших в списках при елизаветинском дворе, до нас дошел текст, авторство которого могло принадлежать Анне Вавасур – одна из четырех сохранившихся копий приписывает его именно ей. Как бы то ни было, текст этот более чем применим к ситуации, в которой оказалась леди Анна:

Thoughe I seeme straunge sweete freend, be thou not soDo not accoy thy selfe with sullen willMyne harte hath vo[wed] althoughe my tongue saye noeTo be thine owne in freendly liking styll.<…>Contente thy selfe that once I made an otheTo shyeld my selfe in shrowde of honest shameAnd when thou lyste make tryall of my troutheSo that thou save the honoure of my name.<…>So where I lyke, I lyst not vaunte my loueWhere I desyre there moste I fayne debateOne hathe my hand an other hathe my gloveBut he my harte whome I seeme moste to hate…[501]

[Пусть я кажусь отчужденной, милый друг, не веди себя так, <как сейчас>/ Не тешь себя мрачным упорством:/ Мое сердце стенает, хотя уста говорят «нет» тому,/ чтобы стать твоей, отвечая дружеским расположением, <как это делаешь ты>// <…> Задумайся о том, что однажды я дала клятву/ Защитить себя броней честного стыда/ Чем меньше ты пытаешься узнать, насколько я искренна,/ тем лучше для спасения моего честного имени// <…> Поэтому, я <внешне> меньше всего хочу любить, когда мне всего желанней любовь/ Чем больше мое желание, тем больше я противлюсь ему и его отрицаю./ Одному принадлежит моя рука, другому – моя перчатка/ Но сердце мое принадлежит тому, кого внешне я ненавижу.]

В этом состоянии, когда формально находясь замужем, залог любви она отдала другому, а все ее чувства обращены к третьему, Анна Вавасур пребывала к 1590 г., когда осенью, после проведения рыцарского турнира в честь дня коронации Елизаветы I, Генри Ли покидает двор и удаляется в свое поместье Дитчли. А в декабре умирает его жена. И тогда сэр Генри предлагает Анне Вавасур переехать к нему в Дитчли. С капитаном Финчем, формальным супругом Анны Вавасур, были, видимо, достигнуты какие-то договоренности – в бумагах Дитчли сохранились счета, указывающие, что с начала 1600-х годов сэр Генри выплачивал тому небольшую пенсию – возможно, эти выплаты производились и до того.

В 1592 г. сэр Генри получает известие, что во время традиционной поездке по стране королева собирается навестить Дитчли и проведать «своего доброго рыцаря».[502] У сэра Генри были все основания опасаться приезда королевы: незаконной связи с Анной Вавасур было достаточно, чтобы навлечь гнев королевы на голову сэра Генри, а учитывая репутацию леди Анны в глазах Елизаветы I, сформировавшуюся после скандала с де Виром, хозяину Дитчли было о чем беспокоиться (ил. 55).

И тогда сэр Генри принимает решение встретить королеву маской – костюмированным спектаклем, вовлекающим в себя придворных и саму королеву, а внутри этого действа предложить королеве такую роль, приняв которую, она не имела бы потом возможности излить свой гнев на хозяина.

На въезде в поместье королеву встречал Страж Врат. Страж предупреждал, что стоит на границы владений, где забыли о том, что такое счастье. Рыцари, живущие в этих землях, погружены в меланхолию, ибо они посвятили себя беззаветному служению Прекрасным Дамам, но, увы, эти Дамы непостоянны в выборе возлюбленных и рыцари исстрадались. Тут перед королевой являлись две аллегорические фигуры – Постоянство и Легкомыслие (то есть – Непостоянство), и устраивали публичный спор, где каждая из сторон приводила свои аргументы, – покуда Легкомыслие не объявляло, что признает свое поражение: лицезрение королевы, в которой воплощена добродетель Постоянства, воочию убеждает, сколь Постоянство выше Легкомыслия. Вся эта сцена изящно обыгрывала девиз Елизаветы: «Semper eadem» – «Всегда та же», одновременно указывающий на девственность королевы, то, что ей удалось удержать победу над временем, и то, что она всегда верна своим принципам.

По сути, разыгрывая эту маску перед королевой, когда она въезжала в поместье, сэр Генри Ли обеспечивал лояльность Елизаветы в отношении его и леди Анны; королева теперь не могла выйти из предложенной ей роли – ведь если ее добродетели столь велики, что само ее присутствие исправляет любую кривду, то сама она ни в коем случае не должна предпринимать никаких действий в отношении того, что не соответствует ее представлениям о морали, иначе под сомнение будут подставлены ее совершенства.

Также художнику Маркусу Гирартсу был заказан весьма своеобразный портрет королевы. На нем королева стоит на карте Англии, являющей собой вершину огромного глобуса, – причем стопы королевы покоятся на графстве Оксфорд, землях Генри Ли, чем подчеркивается, что его род является верной и преданной опорой королевской власти. Сам образ Елизаветы амбивалентен: по правую руку от королевы разливается сияние, по левую – царит тьма и буря, небо перерезано молниями. Эта амбивалентность раскрывается и соответствующими девизами, представленными на картине: «Дает и не ожидает [возврата]» начертано на латыни на «солнечной стороне» портрета, «Может, но не наказывает» – на стороне, погруженной во мрак, и «Возвращая, умножает» – внизу (ил. 17). Портрет этот был своего рода «прошением о помиловании», адресованным вассалом своей владычице – и вместе с маской прекрасно выполнил свою роль: королева сделала вид, что в отношениях сэра Генри и леди Анны нет ничего скандального.

Заметим, что в двухчастной истории Анны Вавасур королева по-разному реагирует на ситуацию адюльтера: в Лондоне она затевает весьма жесткое расследование, оканчивающееся запретом для де Вира являться ко двору, а в Дитчли вполне попустительствует любовникам. Объяснение тому заключается, видимо, в следующем: эскапады графа Оксфорда разворачиваются в придворном, т. е. публичном пространстве, а потому должны быть жестко скорректированы, тогда как отношения Генри Ли и Анны Вавасур принадлежат частному пространству поместья Дитчли – и тем самым могут быть проигнорированы королевой.