Эдера 2 - Операй

тут, на спектаклях. Наверное, он был прав — Но с тех пор я никак не могу научиться слушать музыку в одиночестве — мне обязательно нужен спутник. Я знаю, почему это происходит ,— добавил он многозначительно, и в подтексте этой фразы Эдера услышала: «Но я никогда вам этого не скажу».

Озадаченно посмотрев на своего спутника, синьора Давила осторожно прервала его:

— Синьор, вы сказали, что не можете слушать музыку в одиночестве?

Тот подхватил:

— Возможно, когда-нибудь я смогу и вовсе обходиться без музыки и кинофильмов...

— То есть?

— Мне будет достаточно одной только реакции человека, вкусу которого я доверяю, — объяснил даль Веспиньяни, и стал очень задумчивым.

— И вы не будете получать никакого удовольствия от фильма, от музыки... От той же оперы? — очень удивилась словам графа Эдера.

— Наверное... Честно говоря, куда большее удовольствие я буду потом получать от общения с человеком, с которым разделил удовольствие слушать музыку... — сказал Отторино несколько туманно. Честно говоря, опера, прекрасный вокал, bel canto — это отменное удовольствие для такого пресыщенного жизнью человека, как я... Музыка, я имею в виду настоящую музыку — так вот, музыка, — продолжил граф, — это чужестранка в нашем рациональном мире, непрошенная гостья, условия ее существования настолько отличны от наших, что всякое естественное сосуществование нормального человека с музыкой невозможно. А если и возможно только при одном условии...

— При каком же? — спросила Эдера, весьма заинтересовавшись этими соображениями.

— При условии полнейшего отказа от самих себя, нашей полной и безоговорочной капитуляции, — ответил дель Веспиньяни очень серьезно. — И все же мы сосуществуем с музыкой... Да, сосуществуем. Но точно ли с музыкой? — спросил он и сам же ответил на свой вопрос. — Вряд ли. Каковы условия этого сосуществования? А вот этого никто не знает, на этот вопрос вряд ли кто-нибудь даст ответ. Наших интуитивных возможностей еще недостаточно, чтобы раскрыть их внутри себя. Существо музыки ускользает от нас. И будет ускользать всегда. Всегда, потому что музыка есть что-то «не наше», что-то такое, что дано нам свыше, от Бога. Музыка не входит и никогда не будет входить в круг того, что составляет совокупность человеческих интересов. А механизм познания действителен лишь к тому, что нас интересует. Есть то, что мы знаем, и то, чего не знаем. Все, что мы знаем, отвечает нашим интересам, иначе бы мы этого никогда и не узнали. А вот из того, что мы не знаем, что-то отвечает нашим интересам, а что-то — нет. Но то, что нам интересно, мы рано или поздно узнаем. То, что нам неинтересно, мы не узнаем никогда — сюда входит и музыка. Поэтому сущность, существо музыки навеки останется для нас неведомым. Ведь мы думаем, что слушая ту же «Аиду», — напомнил он, — мы думаем, что это мы владеем музыкой, а на самом деле — музыка владеет нами. Для того, чтобы и из музыки сделать искусство, то есть подвластный ему инструмент, человек вынужден приручить музыку, оскопить ее. Он вынужден сделать земным неземное, остановить ускользающий эфир, придать форму тому, что по своей природе уже бесформенное. И прежде всего человек был вынужден придать музыке — этой загадке, существующей исключительно во времени,— еще и видимость существования в пространстве. И он задает ей ритм — подобно тому, как взнуздывает дикую лошадь или втискивает в корсет дородное тело. Ритм и располагает музыку в пространстве, тем самым как бы очеловечивая ее. Ритм — это гарантия того, что музыка оземлена приручена, того, что мы, слушатели, можем считать ее чем-то «своим»... Да, тогда музыка становится чем-то вроде развлечения, приятным фоном для «блаженного ничегонеделания», — усмехнулся дель Веспипьяни. — Но, в то же время — не самым большим...

— А какое же большое? — полюбопытствовала Эдера однако дель Веспиньяни оставил этот вопрос спутницы без ответа.

Несмотря на огромную скорость, с которой дель Веспиньяни вел машину, в Ливорно они прибыли только незадолго до полуночи.

Ночь, червая-черная, как гематома, распростерла над спящим городом свои объятия.

Зажглись и затрепетали, подобно драгоценным камнях, огромные мохнатые звезды — такие звезды бывают только тут, в Италии, за ними чинно взошли на небо другие, далекие, младшие разноцветные ночные светила.

Где-то далеко, у самого края моря, выше горизонта, начал золотиться край неба — это всходила луна. Сегодня она была в полной силе и власти. Лик ее безупречно круглый и лимонно-желтый.

Луна шла по небу проторенным маршрутом, но незаметно и громадными шагами. Вскоре она при помощи своих магических чар овладела всем небом.

Отторино притормозил у палаццо, галантно помог Эдере выйти из автомобиля и, проводив ее до ажурной чугунной решетки отрады, остановился под ярко светящимся фонарем старинной работы.

— Ну, синьора, — улыбнулся он, — большое вас спасибо за то, что вы приняли мое приглашение...

Эдера улыбнулась в ответ.

— Вам спасибо...

— Ну, не будем спорить, кто кого должен благодарить... Спокойной ночи.

Эдера уже развернулась, чтобы идти в палаццо, но последний момент вспомнила о том, что, но Андреа наверняка мог звонить в то время, пока она с дель Веспиньяни был в «Ля Скала»

Она обернулась.

— Синьор Отторино...

Граф, который уже сделал несколько шагов по направлению к своему автомобилю, остаовился.

— Да, синьора...

— Простите, я совсем упустила из виду...

— Слушаю вас.

Отторино изобразил на своем лице внимание.

— Простите, а вам не звонил мой муж?

— Андреа? — переспросил дель Веспиньяни таким томом, будто бы у Эдеры был еще какой-то муж кроме синьора Давила.

— Ну да.

Немного помедлив, Отторино произнес;

— Нет, во всяком случае, за это время — не звонил. Впрочем, я обязательно справлюсь у Росси. Ведь в мое отсутствие он оставался на яхте, и наверняка... Впрочем, это можно выяснить хоть теперь.

Отторино подошел к автомобилю, открыл дверку и взял радиотелефон.

— О, черт, вновь не работает, — выругался он. — Ну, ничего, сейчас найдем автомат... Не стоит так волноваться, синьора...

Однако автомата нигде не было.

— Может