Четвертое сокровище - Симода Тодд

Уиджи задумался.

— Не могу сказать точно. Надо порыться в литературе. — Он повернулся и посмотрел в окно. — Прекрасный вид.

— Прекрасные виды — в нескольких кварталах отсюда, выше по склону.

Уиджи продолжал смотреть в окно.

— И все-таки это город. Мне пора идти, пока не наступило утро.

— Можешь оставаться, сколько захочешь. — Тина обхватила руками колени. — Еще раз спасибо.

Уиджи сполз с дивана и сел радом с ней.

— На здоровье.

Он обнял ее за плечи и притянул к себе. Тина отдалась его поцелую. Значительно позже она встала:

— Пойду посмотрю, уснула ли она.

Тина прошла в коридор и заглянула в спальню. Дыхание матери было глубоким и ровным. Тина тихо прикрыла дверь и вернулась к Уиджи.

Он ушел перед рассветом. Тина, свернувшись калачиком, лежала на своей кровати. Она то засыпала, то снова просыпалась, пока вдруг не услышала грохот из материнской спальни. Тина встала, влезла в джинсы и открыла дверь:

— Ма?

Ханако сидела на постели, поставив здоровую ногу на пол. Стул был опрокинут. Похоже, она пыталась опереться на него, чтобы встать.

— Что случилось?

— Мне нужно в бэндзё, — сказала она, назвав туалет японским просторечием.

— Я бы тебе помогла.

— Я пыталась тебя позвать.

— Не слышала. Извини, наверное, уснула.

Тина помогла ей дойти до туалета и вышла на кухню. Поставила воду и попыталась отыскать что-нибудь на завтрак. Удалось найти только хлеб, малиновый джем и маленькие банки с апельсиново-ананасовым соком.

Когда Ханако крикнула, что хочет выйти, Тина опять помогла ей. Ханако захотелось посидеть с дочерью на кухне: она сказала, что не в силах больше лежать в постели. Тина поставила два стула друг напротив друга и помогла матери сесть на один. Сходив за подушкой, подложила ее матери под ногу.

— Чаю?

— Я сама приготовлю, — ответила Ханако.

— Сиди. Я справлюсь. И попробую сделать как надо. Есть хочешь?

— Немного, — призналась Ханако.

— Тост и сок подойдут?

— Я буду то же, что и ты.

Тина достала две тарелки и отрезала еще пару ломтиков хлеба. Она следила за чайником, чтобы снять его до того, как он перегреется.

— Ма?

— Да?

— Почему ты выбежала из квартиры?

Ханако долго молчала.

— Гомэн, нэ[67]? Не знаю.

«Таку» — одна из базовых черт «эйдзи хаппо». По форме эта черта напоминает черту «рё», но пишется с постоянным нажимом на кисть — в отличие от «рё», которая требует постепенного уменьшения нажима. Очень важно начало черты: твердое, но легкое касание — как и нужно подходить к жизни во всех ее проявлениях.

Дневник наставника, Школа японской каллиграфии Дзэндзэн

Пока Хана принимала душ, Ханако снова достала рисунки сэнсэя. Они менялись всякий раз, когда она смотрела на них, вызывая в памяти разные мгновения жизни, разные места. Некоторые напоминали примитивные пиктограммы — в них чувствовалось что-то животное. От них исходило такое ощущение, словно это писал человек, живший тысячи лет назад, и, царапая значки на костях или черепашьих панцирях, стремился пережить в них свой короткий век.

Интерлюдия

Превращение в ничто

Март 1977 года

Кобэ, Япония

Тэцуо отсутствовал уже неделю, когда Ханако наконец поверила, что он действительно уехал. Как минимум — на два месяца. Теперь ей не приходилось заниматься поспешно и убирать каллиграфические принадлежности. Не нужно было торопиться домой после занятий, чтобы приготовить ужин. С ее души упала самая тяжелая ноша: ей не нужно было ждать.

В тишине хорошо изолированного от внешнего мира дома она слышала шорох кисти, когда та скользила по шероховатой поверхности рисовой бумаги. Сосредоточившись, она могла даже расслышать, как льется на бумагу тушь, как она засыхает. В тишине она слышала свои мысли: о каллиграфии, о сэнсэе, о тушечнице — Четвертом Сокровище.

В тишине она ощущала скольжение своей души. Она чувствовала это и раньше — после того, как уехала из дома в школу, в Киото. Она знала, что означает это чувство, и боялась его. Чем больше она занималась сёдо, тем больше она скользила. А чем больше скользила, тем больше ее Притягивала сила этого скольжения.

Ослабь контроль над сознанием, говорил ей сэнсэй Дайдзэн, позволь подсознанию сделать все. Именно оно обладает наибольшей силой, но это лишь маленькая часть айсберга, скрытого под водой. Подсознание — вода, говорил он, — великий океан, сознание плавает и дрейфует, повинуясь его течениям, постепенно растворяясь и превращаясь в ничто.

Сан-Франциско

Кандо ожидал приезда Арагаки в гостиничном номере. На следующий день после того, как детектив увидел Ханако, он сел на электричку до Беркли и нашел школу японской каллиграфии Дзэндзэн. Когда он постучал, ему открыл дверь японец лет тридцати с лишним.

— Сэнсэй Годзэн?

— Да?

— Я Кандо.

Имя поначалу ничего не сказало Годзэну, но через секунду его челюсть задергалась и он, заикаясь, спросил:

— Детектив из Киото?

Кандо подтвердил, что действительно являлся детективом из Киото. Они с Годзэном зашли, и наставник сёдо провел детектива в общую комнату школы. Кандо отказался от чая и сразу перешел к делу

— Я здесь, чтобы организовать встречу между вами и сэнсэем Дайдзэн.

— Встречу? — переспросил Годзэн.

— Как можно скорее, разумеется. Послезавтра вам будет удобно?

Наставник вздохнул.

— Да.

— Хорошо. — Кандо посмотрел по сторонам. — А Симано здесь?

Годзэн начал было что-то говорить, но тут же осекся.

— Не беспокойтесь. Я не стану ничего предпринимать. Я просто хочу удостовериться, что сэнсэю Дайдзэн стоит ехать в такую даль из Киото. — Кандо встал. Он стоял неподвижно, сверля взглядом Годзэна.

— Да, он здесь, — ответил наставник. Он поднялся и провел детектива в мастерскую. Постояв у входа, они понаблюдали с минуту, затем вернулись обратно в общую комнату. Усевшись, Кандо перешел к делу:

— Итак, расскажите, что произошло.

Вернувшись из Беркли, он позвонил Арагаки, чтобы сообщить, что договорился о встрече. Годзэн встретит его в аэропорту.

— Сэнсэй? — обратился Годзэн к мужчине, который отделился от толпы пассажиров, вышедших из зоны таможенного контроля.

— Годзэн? — ответил Арагаки.

Сэнсэй Годзэн глубоко поклонился, так что его корпус стал параллелен полу.

— Большая честь познакомиться с вами, сэнсэй.

Годзэн выпрямился и взял сумку Арагаки. Они молча прошли через аэропорт. Годзэн попытался вспомнить удобные разговоры ни о чем, в которых так сильны американцы: «Как прошел полет? Бывали раньше в Сан-Франциско? Я уже много лет поклонник вашей каллиграфии». Но тридцатый сэнсэй Дайдзэн не походил на того, кому такие разговоры придутся по вкусу.

Выйдя наружу, Арагаки глубоко вдохнул теплый воздух и двинулся за Годзэном на парковку. Тот показал на свою машину — не подходившую, естественно, для транспортировки такой уважаемой особы, но арендовать лимузин Годзэн был не в состоянии. Он уже и так сильно потратился, сняв сэнсэю номер в гостинице в Сан-Франциско на три ночи по двести долларов.

Они ехали молча по оживленному скоростному шоссе 101 из аэропорта в город. Ладони Годзэна покрылись потом, так крепко вцепился он в руль. Когда показались небоскребы деловой части города и машина стала подниматься по холму, Арагаки произнес:

— Прекрасно. — Годзэн немного расслабился.