Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм

«От какой пищи я воздерживалась? – удивляется Берта Берковиц (№ 1048). – У нас и так был пост круглый год, но я все равно постилась».

Пост возродил в них веру и дух, дал мужество сопротивляться искушению отчаяния. Несмотря на всю несправедливость, с которой они имели дело ежедневно, у них оставалась вера – то, что эсэсовцы отобрать у них не могли.

Именно в еврейские праздники эсэсовцы нередко устраивали массовые жестокости, чтобы осквернить священные традиции евреев. Через пару недель после Йом-Киппура наступил Суккот. Это – радостный еврейский праздник урожая и изобилия, а значит – идеальный момент собрать урожай евреев. Три дня, начиная с первого октября, женский лагерь на работы не выходил. Вместо работ девушек заставляли весь день стоять нагишом по стойке «смирно» в ожидании своей очереди прошагать мимо селекционного комитета, чье решение выносилось большим пальцем: вправо или влево, жизнь или смерть. К концу Суккота в Аушвице «газовали» 5812 женщин. Госпиталь полностью опустел.

Глава двадцать четвертая

Узы между ними были нерушимы. Это необыкновенные женщины. Они всегда спасали друг друга.

Работать в «трупной команде» было тяжело как в эмоциональном плане, так и физическом. Одна Бертина подруга как-то спросила ее:

– Зачем ты за такое взялась?

– Я боюсь зимы, – объяснила Берта.

И бояться было чего. В «трупной команде» ей, по крайней мере, больше не приходилось вкалывать от рассвета до заката. Ей определили двойную порцию еды и освободили от утренних и вечерних поверок. Она жила в блоке 27, который стоял по соседству с госпиталем, и близко сошлась с Манци Швалбовой и другими врачами-еврейками. Они внимательно следили за состоянием девушек из «трупной команды», поскольку их работа была связана с повышенным риском. К счастью, один доктор-эсэсовец влюбился в еврейскую коллегу, и та убедила его, что девушкам, которые возятся с мертвыми телами, нужно выдавать перчатки. И что они должны мыть руки с мылом. Поэтому им разрешили пользоваться умывальной комнатой, где был кран с пригодной для питья водой. В ситуации, когда ты целый день имеешь дело с зараженными трупами, следить за здоровьем жизненно необходимо.

Но больше всего Берте запомнилось умывание не как гигиеническая мера. Проработав целый день с мертвыми телами, она ощущала на коже жирный налет от оседающего дыма и золы из крематорских труб и от пыли из-под колес грузовиков, везущих в крематории трупы, и ничего не хотелось ей сильнее, чем вымыть лицо чистой водой. «Вы даже не представляете, что это такое – умыть лицо».

Марги Беккер (№ 1955) как-то «организовала» емкость и набрала воды. Потом принесла ее «домой» в блок и поначалу спрятала, чтобы потом ежедневно мыть руки и лицо: ей очень важно было чувствовать себя чистой. «Но у меня не хватило духа. Люди умирали от жажды. Я не могла просто брать и тратить воду на умывание». И Марги отдала ее тем, кому повезло меньше.

Распорядок дня «трупной команды» сильно отличался от режима остальных бригад. По утрам перед поверкой stubenmädchen («горничные») сваливали тела у блоков, где их потом подсчитывали. После того как остальные бригады отправлялись на работы, команда собирала тела и перемещала их к leichenhalle – площадке под навесом за блоком 25, откуда их позднее отвозили на грузовиках в крематории.

Процедуру регистрации женских смертей ввели в августе, вскоре после перевода девушек в Биркенау. На утренних обходах «трупную команду» сопровождал писарь, записывающий номера умерших, чтобы их потом удалили из лагерных журналов. К следующей поверке эсэсовцы уже знали, сколько именно заключенных живет и работает в лагере на сегодняшний день.

Тела тех, кто ночью «пошел на провода», собирали, лишь дождавшись, когда все до одной бригады выйдут из лагеря и на оградах для этой цели отключат главным рубильником ток. Требовалось разжать смертельную хватку пальцев, застывших от трупного окоченения, и отделить от проводов обугленные тела подруг и незнакомых заключенных.

Тела самоубийц не были податливыми, они свисали с ограждения в жестких, гротескно застывших позах, словно марионетки. Их нельзя было аккуратно уложить в тележки. Конечности торчали во все стороны под разными углами, ни в какую не желая меняться. Согласно Талмуду, лишение себя жизни противоречит еврейской традиции, но самоубийства все равно совершались часто. «Я потеряла много подруг на проводах», – говорит Линда Райх (№ 1173). Быть свидетелем подобного очень тяжело, но девушки в конечном счете не винили своих подруг, выбравших такой способ покинуть лагерь. Других способов оставаться хозяином своей жизни в лагере практически не было – лишь приняв решение умереть.

Когда газовые камеры были перегружены, больных свозили в блок 25, находившийся под усиленной охраной СС. Обычно он был забит девушками и женщинами, которые не смогли попасть в госпиталь или пытались затаиться, чтобы не идти на работы. «Больной блок» – как называли блок 25 – был на самом деле блоком смерти.

Один из самых тяжелых аспектов работы в «трупной команде» – находить тела своих друзей или родных или, того хуже, обнаруживать их при смерти в блоке 25. Члены команды были заводскими рабочими в индустрии, где побочный продукт – смерть, но они изо всех сил старались отдавать дань уважения мертвым подругам. «Мы очень бережно обращались с их телами, – говорит Берта. – Я просила у умершего человека прощения, прежде чем мы швырнем его в крематорский грузовик». Поначалу она пыталась запоминать даты смерти знакомых: «а вдруг я останусь в живых и смогу тогда назвать дату их родным, чтобы они имели возможность почтить их память в годовщину смерти».

Не все поступки девушек из «трупной команды» были достойны восхищения. Марги признается, что порой тайком уносила с собой вещи мертвых девушек, а потом обменивала свитера, носки или обувь на лишнюю порцию хлеба или маргарина. Однажды, убирая тела из блока 25, Марги услышала со стороны умирающих голос Клари Атлес.

– У меня нет одеяла, – произнесла Клари, когда Марги подошла поближе. Она с трудом узнала ту самую дочь рабби, которая в первые лагерные дни пыталась своей пламенной верой поднять их дух. Глядя снизу вверх на Марги с ласковым состраданием, Клари прошептала: – Жаль, что мы не знали друг друга дома.

Гуменнская община была тесной, но Клари и Марги принадлежали к разным социальным слоям, и едва ли у них могло появиться много поводов для знакомства. Да и по возрасту они различались, а кроме того, Клари училась в будапештской частной школе, куда ее отправили родители. Марги же и гуменнскую школу окончить не успела. «Мы были из разных миров, у нас не было ничего общего». Но сейчас они ровня, они обе – ничто. У смерти нет ни сословий, ни статусов.

Бессильная чем-то помочь Клари или найти ей одеяло, чтобы не так знобило,