Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Организм Эдиты сражался с инфекцией несколько недель, пока однажды утром она не поняла, проснувшись, что снова наконец жива. Пелена лихорадки ушла. И ей жадно хотелось съесть что-нибудь твердое. Глядя на деревянные балки над головой, она пыталась вспомнить, какой сейчас месяц, и ее лицо озарила легкая улыбка. Она повернулась к сестре и шепотом поделилась хорошей новостью:
– Лея! Я снова хочу есть!
Бледная Лея посмотрела на младшую сестру остекленевшими глазами.
– А я – нет.
Теперь они поменялись ролями. Настал черед Эдиты отдавать Лее чай и суп, а самой есть ее хлеб.
Тиф передается от человека к человеку не напрямую, а через вшей. Впрочем, есть и другие штаммы. И в таком месте, как Биркенау, любой из них можно было подцепить на раз, поскольку присутствовали все три возможных переносчика: вши, крысы, клещи.
В первые две недели по дороге на работу Эдите приходилось все время поддерживать сестру в вертикальном положении. Она сама-то еще толком не оправилась, а тут нужно каждое утро поднять Лею с деревянной полки-«кровати», помочь ей отстоять поверку, а потом вести ее на рабочее место – на болота. Работа, куда грозили отправить Гелену в качестве наказания, для сестер Фридман была обычным делом и не могла пройти для них даром. Их руки сводило судорогой, когда они в холодной воде выкапывали из ила клочки бумаги и бутылки. Если шел дождь или ударял мороз, они подтыкали платья выше колен, но ткань все равно мокла. В конце работы на подолах образовывались сосульки. А зима еще только приближалась.
Порой можно было попытаться увильнуть от работы, спрятаться на верхних полках, пролежать там целый день под худыми одеялами. Если повезет, блоковые со штубными тебя не тронут. Но если не повезет, с осмотром придут эсэсовцы и отправят в блок 25 или прямо на газ – как в случае с Гиндой Каган.
Лея болела уже две недели, но силы к ней так и не возвращались, она становилась только слабее, и Эдите, умолявшей сестру встать и идти на работу, требовалось все больше настойчивости. Однажды настало утро, когда Лея вовсе не смогла поднять голову. Ее покинула воля к жизни. Любой, кому довелось столь тяжко болеть, знает это чувство. Ты не в силах пошевелиться, тело – тяжелее камня, и тебе ничего больше не нужно. Ты не способен ни на какие действия. Но отдых был роскошью, евреям недоступной.
Напуганная отказом сестры вставать, Эдита взмолилась:
– Лея, тебе обязательно нужно подняться. Ну же, давай.
У Леи едва хватило сил, чтобы отрицательно помотать головой.
«Возможно, мне надо было лучше стараться». – Эдите до сих пор не дает покоя эта мысль. Но тогда она была подростком, оказавшимся один на один с враждебным миром, не приспособленным для выживания. Она не могла придумать, что сделать для Леи еще, кроме как отдать свой чай. Свой суп. Посвятить ей свои молитвы. Ее детский разум был уверен, что Лея просто обязана выздороветь. Ведь из них двоих сильная – это Лея. А Эдита – лишь хрупкая тростинка, о которой всегда волновалась мама.
Гелена и некоторые другие девушки из «белых косынок» тоже жили в блоке 13 – вместе с Эдитой и Леей. Наверное, одна из них заметила, как тяжко приходится Эдите, и добыла ей косынку – пропуск в сортировочную бригаду. У Эдиты на ногах уже была приличная обувь, так что можно было не опасаться непрошеного внимания со стороны капо Риты.
Эдита очень нуждалась в работе полегче, чтобы восстановить собственные силы. К тому же ей требовалась дополнительная еда для сестры и – пожалуй – еще одна белая косынка. Если бы только удалось протащить Лею в сортировочную бригаду, она бы, глядишь, и выздоровела. Но времени совсем не было. Достаточно одному эсэсовцу нагрянуть в блок и обнаружить там Лею. Исполненная планов по спасению сестры, Эдита наутро встала в шеренгу вместе с Геленой и отправилась в Аушвиц I, где они занялись сортировкой верхней одежды. По крайней мере, одна из них.
До Эдиты доносились слухи, что у одной из девушек роман с эсэсовцем. И сейчас, стоя у длинного стола и освобождая карманы от еды и прочих лежащих там вещей, она увидела, как Гелена строит глазки миловидному юному офицеру, надзиравшему за их бригадой. Во взглядах, которыми обменивалась парочка, проскакивали искры. Когда Гелена отбежала от сортировочного стола и исчезла в районе высокой полки за горами лежавшей вокруг одежды, все сделали вид, что ничего не заметили, сосредоточившись на работе. Через пару мгновений в ту же сторону проследовал и офицер Вунш. Эдита была потрясена: ведь она знала Цитронов как строго ортодоксальную семью. Но кто она такая, чтобы судить? «Она любила этого парня, – говорит Эдита. – Они оба любили друг друга».
Есть фотография, где изображенная анфас Гелена в полосатой лагерной робе широко улыбается, глядя в камеру. Густые темные волосы – до плеч. На ее щеках больше не видно следов истощения или голода. Позади нее – аушвицкие бараки. Это, пожалуй, единственное на свете фото, где узник Аушвица-Биркенау улыбается от всей души. Она выглядит не просто счастливой. Она выглядит влюбленной.
В конце дня Эдита припрятала в карманы пару кусочков, но Лея нуждалась не только в еде. Требовались лекарства. В то время даже у Манци Швалбовой были проблемы с медикаментами для больных евреев.
Когда Эдита возвращалась в блок, в ее голове роились идеи о том, как помочь сестре. Можно, например, обменять добытую еду на ломтик лимона или чистую питьевую воду. Или заставить наконец Лею приподнять голову, чтобы положить ей в рот хоть крошку хлеба. Но Леина койка оказалась пуста. Эдита в панике бросилась к блоковой Гиззи.
– Где моя сестра? Где Лея?
Ее забрали в блок 25.
– Как они могли? – взвыла она. – Почему ты их не остановила?
Это была неразрешимая проблема для узниц Аушвица. Блоковые и штубные, с одной стороны, позволяли девушкам укрываться от работ, но, если в блок являлись эсэсовцы или капо, старосты вынуждены были отправлять спрятавшихся узниц в блок 25 – то есть на верную смерть. Как только номер узницы регистрировали в блоке 25, выбраться оттуда она уже не могла. Двери строго охраняли эсэсовцы, а внутри настороже сидела блоковая. Как же Эдите
