Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм

нам неизвестен. И мы не знаем, в какой именно день она погибла. По словам Эдиты, это произошло вскоре после перевода в Биркенау, но как Аделу отбирали – этого она не видела. В лагере находились тысячи девушек, и невозможно было заметить всё. Выживание – это борьба, поглощавшая все силы. Однажды ты вдруг замечала, что кого-то из знакомых давно не видно, и только тогда понимала, что случилось. Вот она была, и вот ее нет. Как это произошло? – думать об этом было невыносимо. Куда она делась? – ответ очевиден. Лу Гросс лишь через 70 лет узнал, что стало с его двоюродной сестрой Аделой.

К тому времени многим из девушек-«старожилов» уже посчастливилось найти себе «приличную работу», но Эдита с Леей к их числу не принадлежали. Они так и продолжали работать под открытым небом: чистили дороги и пруды. Ноги мерзли, а кожа потрескалась. Настал момент, когда подошва на «шлепанцах» Эдиты совсем стерлась. «Подошвы не стало, я ходила по голому камню и не могла даже „ойкнуть“ перед эсэсовцем». Отчаянно нуждаясь в помощи, она обратилась к Гелене с просьбой вынести ей с сортировки пару какой-нибудь обуви.

– Не знаю, как это сделать, – ответила Гелена. – Я ужасно боюсь.

Тогда Эдита предложила Гелене попросить кого-нибудь из мужчин.

– Ну да, а после войны он захочет жениться на мне – из-за твоих туфель!

«В этом вся Гелена, – говорит Эдита, качая головой с легкой брезгливостью. – Слишком уж сосредоточена на себе».

И Эдита пошла с той же просьбой к Марги Беккер.

Марги «организовала» Эдите и Лее не только обувь, но и носки. В обычном мире обувь представляется небольшим атрибутом комфорта, но в Аушвице она могла спасти жизнь. В обуви работа под открытым небом сразу стала более сносной и безопасной. Их ноги теперь были защищены от ушибов и порезов, а также – учитывая, что на горизонте уже маячила зима, – от снега и обморожений, которых не смогут избежать те, кто по-прежнему ходил в «шлепанцах».

По возвращении с работы на входе в лагерь девушки все чаще подвергались селекции. Эсэсовцы стояли на воротах Биркенау и зорко следили за шагающими мимо узницами, выдергивая их из строя за малейший огрех. Растущая случайность выбора ужасала. Стоило лагерфюреру СС Марии Мандель заметить, что какая-либо узница хотя бы мельком на нее посмотрела, как та была обречена. Старожилы никогда не поднимали головы. А из новеньких, которые не соблюдали эту меру предосторожности, не уцелел никто.

Но даже пройдя ворота, ты не была в безопасности. Однажды вечером девушка из первого транспорта просто шла к своему блоку, как ее окликнул эсэсовец: «Стоять!»

«Она была здорова, но им плевать, – вспоминает Эдита. – Они хватали просто проходящих мимо, чтобы выполнить квоту».

То есть существовала квота? Да, существовала.

Глава двадцать шестая

Фото открытки из интервью с Эвженом Гартманом, 1996 г. Фонд Шоа; sfi.usc.edu.

Через восемь недель после своей августовской речи о христианских ценностях президент Тисо решил снизить темпы депортации. Само собой, к тому моменту две трети с лишним евреев Словакии уже или погибли, или в качестве рабов содержались в многочисленных словацких и польских лагерях, а правительство задолжало Третьему рейху миллионы рейхсмарок за их «переселение». До словацкого парламента дошло, что такая цена «наносит серьезный ущерб государственным финансам» и препятствует дальнейшему экономическому развитию.

Приостановка депортации принесла облегчение тем, кого не успели увезти и кто продолжал пребывать в уверенности, что находится под защитой президентской бумаги об освобождении. Гартманы благополучно жили на семейной ферме и продолжали переписываться с Ленкой Герцкой. Одна из ее первых открыток написана карандашом. На ней – лиловая немецкая почтовая марка с фюрером и красный штемпель «Auschwitz Oberschleisen» («Аушвиц, Верхняя Силезия») – польский регион, где располагается лагерь.

28 ноября 1942 г.

Мои дорогие! Прежде всего шлю вам пожелания ко дню рождения, пусть еще рановато, но добрые пожелания со временем лишь становятся лучше. Еще я желаю вам крепкого здоровья и радости, и чтобы Всевышний дал вам сил работать. У нас на подступе зима, и дома, наверное, она тоже уже скоро настанет. Вечерами я мысленно брожу по городу и вспоминаю старые, знакомые места.

Ленка

Буквы полустерлись, и первая строчка с обращением почти неразличима, но открытка адресована дяде Ивана Раухвергера – Адольфу. Ивану неизвестно, откуда Ленка знала его дядю.

Работа в «Канаде» не освобождала узниц от болезни или смерти, но зато она давала возможность прятать заболевших подруг. Для выздоровления порой хватало небольшой передышки. Ида Эйгерман (№ 1930) подхватила тиф, работая в одной из «косыночных» бригад.

При проходе через охрану на воротах хитрость состояла в том, чтобы подруги спереди и сзади шли вплотную к больной, поддерживая ее в вертикальном положении. Так можно было проскользнуть мимо эсэсовцев, которые, всячески стараясь выполнить квоту по газу, изымали из строя больных и немощных, а тех потом заменяли новыми рабами-евреями из французских, бельгийских, греческих, голландских и прочих гетто.

Когда Ида добралась до сортировочного барака, ее спрятали под ворохами одежды, чтобы она смогла там хорошенько выспаться и набраться сил. Весь день девушки проверяли, как там она, тайком передавали то воду, то какой-нибудь найденный в карманах кусочек. В конце дня они, улучив момент, когда эсэсовцы не смотрят, помогли ей подняться, а позже – пройти через фильтрацию на входе в Биркенау. Если они сами не защитят друг друга, то кто? Это был единственный способ выжить. Так женщины спасали женщин. И мужчин.

Осенью 1942 года Рудольф Врба таскал багаж из эшелонов в сортировочные бараки, где познакомился со многими «белыми» и «красными» косынками. Когда в женском и мужском секторах лагеря разразилась эпидемия тифа, Руди стал одной из ее жертв. Болезнь поразила его неожиданно и беспощадно, как раз когда он нес на сортировку очередную порцию чемоданов. Три утра подряд его друзьям удавалось провести его на работу, подпирая своими телами. Как только эсэсовский кордон оставался позади, его тайком вели к словацким сортировщицам. Девушки прятали его так же, как Иду, – под огромными грудами одежды.

В горячке, обезвоженный, он плохо осознавал, что происходит, а девушки весь день по очереди приносили ему по глотку воды с лимоном и сахаром. Они даже «организовали» какие-то пилюли. Тиф – как русская рулетка, он забирал, кого захочет, не делая никаких различий. Через пару дней его положили в изолятор, и настоящее лечение сбило лихорадку. Но словацкие девушки подкрепили его духовно, они возродили «то немногое, что оставалось от моего морального духа».

Все началось с головной боли и ломоты в мышцах – от судорог Эдита и рукой не могла пошевелить. Ее одновременно тошнило и знобило, а все тело жгла лихорадка. Если бы какой-нибудь эсэсовец велел ей высунуть язык, он увидел бы характерные пятна и отправил бы ее