Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм

«У нас были свои способы, – говорит Эдита. – Но уж кто-кто, а Цилка точно не помогла».

Цилка служила в 25 блоковой. Несмотря на свой возраст – всего 15 или 16 лет, – она была безжалостна. Одна из тех, кому – по выражению Манци Швалбовой – власть ударила в голову. Цилка была последней, от кого можно было дождаться помощи.

«Может, кто-то из „трупной команды“ дал мне повязку», – пытается вспомнить Эдита. Если так, то этим человеком, вероятно, была Марги Беккер, но через столько лет очень сложно вспомнить все одолжения, которые девушки оказывали друг другу. «А может, в своей полосатой форме и белой косынке я казалась достаточно важной персоной, чтобы меня впустить». Короче говоря, она точно не помнит.

Блок 25 от блока 13 отделял всего один барак; Эдита добежала туда очень быстро. Под покровом ночи она проскользнула внутрь. 25-й был настоящим морозильником смерти – черное, замкнутое пространство без окон. Тела валялись повсюду, из темноты слышался непрерывный стон. Эдита произнесла имя сестры и замерла в ожидании ответа. Она нашла Лею лежащей на грязном полу. «Я взяла ее за руку. Поцеловала в щеку. Я знала, что она меня слышит». В глазах Леи стояли слезы, Эдита поняла это, протирая ее лоб. «Я сидела рядом, смотрела на ее красивое лицо и чувствовала, что на ее месте должна быть я. Ведь я болела и выздоровела. Почему же у нее не вышло?» Во тьме неосвещенного блока сновали крысы. Воздух пропитался запахом смерти и поноса. Ледяной холод. Эдита попыталась скормить Лее добытые кусочки, но Лея не могла есть. Свернувшись калачиком рядом с сестрой, Эдита старалась хоть как-то согреть ее теплом своего тела. Она оставалась рядом столько, сколько это было возможно, а потом тайком, в темноте, прокралась в свой блок. Ее ждала ночь бесплодных сновидений и тревожного забытья.

Глава двадцать седьмая

Дело в том, что если сердце кровоточит, оно не всегда отдает себе в этом отчет.

По состоянию на 1 декабря 1942 года «население женского лагеря в Аушвице-Биркенау – 8232». Но женщины, которым в тот день наносились татуировки, имели номера с 26273 по 26286. Куда делись остальные? В октябре за три дня на селекции были отобраны более шести тысяч женщин и девушек, однако без надежных данных по численности населения лагеря на конец месяца невозможно сказать, сколько именно женщин жило там в период до декабря. Если цифра в «Хронике Освенцима» верна, то события, которые случатся вскоре, просто не укладываются в голове.

5 декабря 1942 года по еврейскому календарю выпало на ханукальный Шаббат, а по христианскому календарю на эту дату приходится канун Дня святителя Николая, когда послушных детей хвалят за хорошее поведение в уходящем году и дарят им подарки. Ханукальный Шаббат имеет «глубокий каббалистический смысл, отражающий духовную энергию участников празднества». Ритуал начинается с зажжения свечей – ведь после начала Шаббата нельзя ни зажигать свечи, ни выполнять иную работу: суть Шаббата – славить «человечность через акт отдохновения». Ханука, в свою очередь, это праздник света, возвращения Храма и спасения Богом избранного народа от уничтожения. Чтобы Лее уцелеть, ей и Эдите сейчас требовалось чудо Хануки.

Перед утренней поверкой Эдита, вновь рискуя жизнью, проникла в блок 25. Ей нужно было на работу, но ее терзала мысль о том, что она бросает сестру в одиночестве.

«Лея лежала там на самом нижнем ярусе. На полу. В грязи. Она угасала. Там стоял жуткий холод. Она уже впала в кому». Эдита не знала, слышит ли Лея ее слова, ее молитву о спасении сестры. Рядом с ними в сумраке умирала от тифа близкая подруга детства Дьоры Шпиры, дочь Адольфа Амстера, Магда. Она лежала во тьме, и ее было некому утешить даже простым поцелуем.

Когда небольшая группа привилегированных узниц в белых и красных косынках выдвигались в тот день из Биркенау на работу в Аушвиц I, остальной состав женского лагеря продолжал стоять на поверке. Стоило сортировочной бригаде пересечь черту ворот, как оставшимся в лагере женщинам приказали снять униформу, и они остались без всякой одежды на снегу. Эсэсовцы решили провести сегодня по всему насквозь промерзшему, затерянному миру Биркенау массовую селекцию по тифу.

Трещал мороз.

– Вот бедолаги! – сказал Рудольфу Врбе сын польского рабби Моше Зоненшейн. – Мороз их убьет. В такую погоду они умрут от переохлаждения.

Сорок грузовиков поджидали, готовые увезти отобранных, не прошедших селекцию, на газ.

Среди тех, кого заставили простоять весь день голышом на морозе, были по меньшей мере три девушки с первых транспортов: сестры Рена и Данка Корнрайх и Дина Дрангер. При всей своей цепкой памяти, при своем внимании к деталям Рена ни разу не упомянула ни тот мороз, ни то, что им пришлось целый день стоять голыми в снегу. Может, она опустила этот факт, дабы не смущать ни себя, ни нас? Или ей было невыносимо вспоминать об этом? Порой наступают минуты, когда память отказывает перед всем этим ужасом.

Погода была беспощадна, но им пришлось стоять до самой темноты, пока на смерть не отобрали последнюю девушку. Когда грузовики, забитые тысячами женщин, тронулись в направлении газовых камер, в толпе обреченных поднялся «вой банши», «пронзительный вопль протеста, остановить который могла лишь смерть». И тут одна из девушек спрыгнула с заднего борта грузовика. За ней – другая. Они не намеревались покорно ехать, подобно ягнятам, на бойню. Решив последний раз вцепиться в жизнь, они совершили отчаянную попытку к бегству. Эсэсовцы с собаками и плетками ринулись за беглянками.

– Бога нет! – закричал Моше Зоненшейн. – А если есть, то я проклинаю Его! Проклинаю!

Голод не способствует ясному, сосредоточенному мышлению, но Эдита весь день упорно молилась о чуде, способном спасти ее сестру. Возясь с карманами и подкладками одежды умерших евреев, она верила в силу этого праздника: ведь какой еще день, если не Ханука, напоминает о том, что «есть на свете вещи, достойные борьбы, отмечает конец войны и свободу от тирании», а Шаббат славит «мир без битв, отдых от работы и освобождение от рабства».

Эдита цеплялась за идеалы Хануки и Шаббата, но в них почти невозможно верить, когда твоя сестра при смерти. Лея обязана выжить. У Эдиты не было свечей, которые озарили бы самый темный час ее юной жизни. Все, что у нее имелось, – это крупица надежды на чудо.

В угасающем свете зимнего дня Линда, Гелена, Эдита и другие сортировщицы вернулись с работы в Биркенау. На воротах их остановили эсэсовцы и приказали раздеться. «На обратном пути нас заставили пройти через ворота голыми». Без одежды