«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности - Валерий Георгиевич Виноградский

Но правда заключается вот в чем – от Нины в наш клан не идет ничего. Ни плюсов, ни минусов. Она в очень хороших отношениях с моей женой Дусей. Она любит гулянки, любит попеть, она балагурка. Бендерки – они все до этого охочи. А моя Дуся может и умеет любую компанию поддержать. И вот они на этом сошлися. Но я ее положил в ближний круг потому, что Нина создает какой-никакой уют моему родному брату. Больше я тебе ничего про нее не скажу.

Еще раз сошлемся на то место из «Экономических рукописей 1857–1858 гг…», где К. Маркс афористически заметил: «Анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны…»[39] И дальше – «намеки более высокого могут быть поняты только в том случае, если само это более высокое уже известно»[40]. Чуть ниже Маркс переводит свою «анатомическую» метафору уже на язык обществознания, сказав так: «Буржуазная экономика дает нам <…> ключ к античной»[41]. И это прямо соотносится с истолкованием дискурсивной материи крестьянских миров. Дискурс кланового распорядка многочисленной родни Михаила Голуба (дальше мы увидим, как ветвится и широко разрастается в его рассказе этот семейный космос), когда в него внимательно вникаешь, внезапно заставляет вспомнить о дискурсивной организации поколенчески предшествующих, ушедших в историю, крестьянских миров. Разумеется, и в повседневном существовании «отцов» имели место просторные и многоголосные партитуры межличностных отношений. Но почему об этом говорится скупо и невнятно? Причина здесь не в том, что крестьянских стариков по этому поводу не расспрашивали. Напротив, в программе интервью были заложены целые батареи вопросов о родне, о ее занятиях, об отношениях в семье. Но «отцы» об этом рассказывали мало и неохотно. Видимо, причиной такой забывчивости может оказаться заведомая подчиненность любых семейных связей и отношений хозяйственно-экономической проблематике повседневного крестьянского существования. В самом деле – Михаил Голуб постоянно увязывает бесконечный кругооборот «клановых касаний» в «ближнем круге» с разнообразными отправлениями семейной экономики. Именно циркуляция хозяйственных забот и дел сплетается в туго затянутую сеть отношений. А последняя, в свою очередь и в ту же минуту, порождает дискурс подробного, прямо-таки паутинного обозрения и охватывающего отслеживания тех границ и возможностей, которые предоставляет акторам станичная хозяйственно-экономическая и социальная среда. Всего этого в повседневной жизни крестьянских «отцов» уже не отыскивается. Один только собственный огород и несколько кур, редко-редко поросенок – вот типичный перечень их жизненного инвентаря. И еще маленькая, не прожорливая, смирная собачонка. Одинокая, неторопливая возня со всем этим хозяйственным микромиром не предполагает активного участия или помощи. Только сезонная уборка урожая корнеплодов (картофель, лук, свекла, морковь) раз в год собирает родню, и уж здесь крестьянские «отцы» просто сидят, сложа руки и приодевшись, умильно наблюдая старания сыновей, дочек, зятьев, невесток, снох, внучат. Таким образом, от былого симфонизма родственных отношений остается слабый звук, смешивающийся с тишиной. Но если попытаться спроецировать «более высокую» дискурсивную картину на нарративный материал ушедшего поколения, вникнуть в его молчаливые паузы и отрывочные намеки, то вполне возможно воспроизвести в воображении хотя бы примерное звучание смолкшей дискурсивной мелодии.

Валентина, жена брата Ивана

Если коснуться Валентины, это – тоже балагурка. Но не такая, как Нина. Она всегда считалась старшей невесткой, и ей, по сути, и осталась. У ней полное сознание того, что она старшая невестка. Но она может приехать и попросить: «Дуся, Миша! Сможете для меня яблок достать? А я вам вина привезу…» Она работала на Каневском винзаводе лаборанткой, и в те поры я не нуждался ни в спирте, ни в вине. Мне если нужно вина куда-то всунуть, я приезжаю: «Валя – надо!» Она дает. Надо три литра – дает три, надо пять – дает пять. Это как пить дать! Хотя ведь она отрывала от себя, поскольку воровство спирта и вина с завода – это был ее постоянный доход. Она ведь мне не с винзавода наливала, а из домашних запасов, уже с винзавода украденных. И это был фактически минус из ее бюджета. Но она не кривилась и не косоротилась при этом. Абсолютно не косоротилась! А почему? Она бы и скривилась, но она ж знает, что придет осень. И тогда она прибежит до нас и скажет: «Мишенька, Дусенька, выручайте! Семечек надо!» Или же кукурузки. Или – пшеницы. «Выпиши пшеницы через колхоз, Дуся. Тебе как колхознице дадут намного дешевле…» Она, конечно, могла бы и в Каневской таких людей найти, которые ей за тот же спирт привезли бы и кукурузки, и пшенички, и семечек, и свеклы. Но она не хотела у чужих просить. И к тому же, она всегда знала, что с нами договариваться можно без слов. Ничего не надо объяснять. Потом – ведь таким манером укрепляются клановые отношения. Взаимовыручка же все время делается. Хотя она платила за зерно. Вот, зерно было для чужих по 700 рублей, а Дуся выписывала по 400 рублей. И Валя привозила эти 400 рублей, давала, Дуся их платила в кассу, получала зерно, как будто себе, довозили мы это зерно к себе домой якобы, потом перегружали на другую машину – и вперед, за орденами! А если мне надо было. Я тогда работал в Газпроме в Каневской, постоянно ездил по командировкам. Представь себе, – мы едем в Калач. 600 километров. Ехать целый день. Командировочных дали только на пирожок с капустой, а бывало, что их сразу и не давали. Знали, куда мы их употребим. Что делать? Разворачиваем быстренько свой КРАЗ, и к брату. «Валюша, выручай!» Чтоб нам в Калач ехать было веселей. И ведь литром мы не обходились! (Весело хохочет, вспоминая былые проказы.) Только баллончик! (то есть три литра неразведенного спирта. – В.В.). И со стороны Вали в такие моменты никаких разговоров. Сразу требуемое выдает. А бывало так – я к ней приеду с подобной просьбой, а она уже ворованный спирт на свои цели сплавила. И его у нее нету. Тогда она обязательно побежит к подруге по работе, и обязательно выручит. У ней это в крови. Даже в мелочах она развернута к родне. Бывает, приезжаешь к ней. А она что-то делает – шинкует на борщ морковку. Увидит нас, поздоровается, и сразу: «Дуся, у вас морковка дома есть, чи нема?» Вот – у ней в руках морковка, и она за морковку говорит. У ней постоянно в голове это есть, надо тебе что-то или не надо. Если надо – возьми. С такими людьми себя как-то уютно чувствуешь. Вот иногда приезжаешь к ней