«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности - Валерий Георгиевич Виноградский

и корчишься, крутит суставы. Она: «Михаил, иди в хату, я телевизор включу, полежи…» У Нины же этого нема. Нет у ней такой настроенности. И опять-таки, понимаешь? – ее тоже винить нельзя. У нее какая-то особая закваска, бендеровская.

И уже в который раз перед нами разворачиваются может быть несколько диковинные по современным городским меркам, но вполне рутинные, типичные для крестьянской повседневности мизансцены. От них рябит в глазах. И они же естественно укладываются во внятный, повторяющий перепады житейского рельефа, буквально протоколирующий их однообразную пестроту и в то же время исполненный эмоциональной приподнятости, даже явно азартный рассказ Михаила Голуба. Ведь это повесть о том, что можно назвать «жизненной шушерой». Но почему-то в этом мелкомасштабном хозяйственном мелькании «себя как-то уютно чувствуешь…». Откуда эта крошечная, но все покрывающая победительность? Что происходит? Здесь перед нами встает и повелительно заполняет данную языковую местность то, что можно назвать дискурсом кругового, вычерпывающего видения и ловкого захвата доступного человеку ресурсного пространства. Это настроение – древнее. Оно возникает в ситуациях, где налицо внезапная удачная попутность, неожиданная оказийность ситуаций, и тогда, как сказано у Андрея Платонова, «вся жизнь как-то незаметней и шибче идет». Вообще, русская литература с видимым удовольствием рассказывает о такого рода бытийных дарах. Крестьянин по рождению Осип из гоголевского «Ревизора» распорядительно указывает: «Что там? веревочка? Давай и веревочку, – и веревочка в дороге пригодится: тележка обломается или что другое, подвязать можно…» Это деловитое, ловко приводящее мир в полезный порядок, настроение приводит в тихий восторг пленного Пьера Безухова: «Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера. Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что-то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что-то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него». Так же споро, без рывков и промедлений движется в своем жизненном пространстве Михаил Григорьевич. И его рассказ так же закруглен и успокоителен – жизнь равномерно, продуктивно вертится и обнадеживает. Подобного рода формат входит в базовую часть характеристик крестьянских дискурсивных практик. Пожалуй, главное и, вероятно, единственное отличие обновленных дискурсивных опытов заключается в том, что в них отражается заметный крен в неформальность, – люди пробуют (и это у них получается!) оседлать материальные и финансовые потоки, находящиеся в чужом ведении, как правило, государственном. В моей исследовательской станичной бытности это сначала удивляло, а потом принималось как неизбежный и благой порядок вещей. Поэтому сам Михаил Голуб рассказывает об этом детально и в открытую, с видимым удовольствием производя убедительнейший и не требующий каких бы то ни было оправданий, оговорок и извинительных интонаций дискурс.

Дарья Андреевна, теща

То, что она постоянно помогала нам, – мне об этом и говорить как-то неудобно. Потому что здесь надо другое слово употреблять. Не «помогала», а «работала», «трудилась» на нас. Тут важно другое. Ты понимаешь, ничего, никаких мероприятий, никаких событий серьезных не происходило у меня в жизни, чтобы в них не участвовала теща, Дарья Андреевна. Пока я работал по командировкам, мотался по всей стране, теща нянчила дочку Наташу – Дуся тогда ж тоже работала. Скажем, Дуся лежит в больнице – теща у меня в огороде. Режем кабана – теща у меня в огороде, помогает. Что-то строим – теща у меня в огороде. Или на кухне. Даже будучи уже старенькой, даже будучи уже больной (ноги у ней отказывают), она постоянно работала на нас. Вот недавно мы зятю строились. Мы все там были. Дуся кирпичи подносила, что-то помогала. А Дарья Андреевна у нас дома хозяйнует. Она и курочкам даст корму, и поросенку даст, и собак накормит, и котов накормит, она и сварит, и приберет. Когда газа в станице не было, и мы топили дровами, – она прибежит (я в командировке, Дуся на работе), у нас растопит печку, потом бежит до дома. И она действительно «бежит»! И она успевала обежать всю родню. Проведать. Веришь или нет, в Привольной вся родня наша, и все наши знакомые знали, что бабу Дашу нельзя было догнать мотоциклом! Вот, слушай: я прибегаю до нее утром (мне что-то надо), выходит Люба и говорит: «А бабушка Дарья пошла до Вишенкив…» А они живут у холодильника, далеко. Я сажусь на мотоцикл и туда приезжаю. Приезжаю, выходит тетка Гашка, покойная. «Здрассте!» – «Здрассте!» – «А где теща?» – «А она тико що пишла до Иванцив! Посидела у нас и пишла…» – «Так когда ж она посидела, – я ж за ней следом на мотоцикле поехал?!» Ну, газую до Иванцив. Приезжаю – а Иванци живут на лимане, в Берегу: «Баба Даша у вас?» – «Була! Посидела, покалякала да и пошла до Сизенив». Е-мое! Сизены живут ось, у футбольного поля. Приезжаю до Сизенив: «Микола, теща еще у тебя?» – «Нет, пишла до Осипив!» Я погоняю туда. И если застаю ее там, то хорошо. А то ведь скажут: «Пишла до Мажулив…» То есть до Шуры, до дочки, сестры Дуси. Приезжаю от Мажулив до себя, до дому, – теща уже у меня сидит. И говорит: «Оце уже мне пора и до дому идти, оце я у вас трошки посидела…» Так на хрен я мотоцикл гонял по всей станице?! Конем носился! Ну, смешно вроде. А она всех успевала проведать. «Проведать» – вот главная связь в клановой сети. «Проведать»! И за что ее все родичи уважали, то это как раз за это желание и способность всех проведать. Так говорили: «Если Дашки день-два нэмае, то значит, что-то случилось! Такого не может быть, чтобы она к родичам не пришла и их не проведала…» Она это творила и зимой и летом. Вот такая моя теща!

Я Дарье Андреевне ни в чем не отказываю! Сарай обвалился – еду и делаю. Хотя она никогда и не просила о помощи. Придет, и вроде жалуется: «Что-то хата потекла, начала мокрить, – видно, потолок куры разгребли. Не знаю, шо и робыть…» Вроде как этот вопрос