«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности - Валерий Георгиевич Виноградский

дом Наташи, а потом сказал ей: «Дочка, не обижайся, – у тебя крыша над головой имеется. И теперь все, что у меня есть, я использую для того, чтобы для Женьки, для твоего родного брата, машину купить». Я вроде неглупого десятка человек, хотя так о себе говорить не следует. Но когда я зарабатывал деньги – деньги, а не копейки! – я старался Наташу учить. Наташа не знала нужды в деньгах. У ней всегда хватало и на кофе, и на шоколадку, и на кино. Когда она в Красноярск поехала по распределению, я тоже старался ей помочь. Чтобы она не в общежитии жила, а могла отдельную квартирку снять. Она это и сделала. И хорошо получилось, потому что она познакомилась там с Юркой Козаком, и они были там вместе. И я так – и Наталке, и Женьке, и себе. Допустим, получал я 350 рублей.

50 рублей себе оставлял (Дуся их на свою книжку клала), а остальные клал детям. И у Женьки накопилось 14000 рублей, еще теми деньгами. Это две с половиной машины. И какая была мысль: Женька отслужит, женится, и машина у него в гараже стоит. Наталка выучится, замуж выйдет, – машина в гараже. А уж из этих двух машин я одну-то изредка возьму, в Каневскую съездить. Или в больницу. А Мажула свою машину никому не дает. Даже сыну. У него та машина уже чуть ли не сгнила. Он не дает даже подойти сыну к этой машине: «Сначала ты ее заработай!..» И его сильно бесило, что я так легко к машине отношусь, сыну ее даю, зятю. Такие люди, как Мажула, часто в станице встречаются. Хотя это и не типично для наших мест, но такие люди есть. Вот ко мне недавно Сулименков подъезжал. Мы с ним когда-то работали вместе. Его сыну сейчас 33 года, парень работает, женился. Тянется, строится. А отец его получил акции газпромовские. Потом он эти акции продал и купил себе машину, «Ниву». Мебель у себя в доме поменял. Представь себе, все это он сделал в 65 лет. И когда Женька разбил нашу машину, Сулименков встречает меня в бригаде и говорит: «Я, оце, дывлюсь на тебе, – чи ты такий дурак, чи ты жизни вообще не понимаешь!..» Я его спрашиваю: «А в чем дело? На каком основании ты так считаешь?» А он мне: «Что ж ты машину доверяешь этим засранцам молодым!?» Я ему: «А что же это мне машину сыну не доверять? Это ж его машина, по существу…» – «Как это его машина?» – «А так! Это его машина. Он ее разбил, и пусть делает с ней, что хочет…» Так этого Сулименка от моих слов чуть ли не перекоробило. И он понес: «Да чтоб мой хлопец к моей машине подошел! Да я его так погоню от нее!» Я ему: «Опомнись! Ведь 33 года мужику, семья тянется, колотится, а ты его от машины гонишь! Ну на хрен тебе эта машина, старичелло!? Ты что, ее в могилу с собой потащишь?..» Мы же все этой машиной распоряжаемся, семейно. Надо Юрке ехать – протянул руку за ключами и погнал. Так же ж и я, так же ж и Женька. Надо – бери. Машина-то наша для нас не цель, а средство. Средство передвижения. Ведь тот же Женька знает, если батька взял машину и поехал, то машина принесет какую-то пользу. Батька на ней что-то зробе, куда-то сбегае. Ему она нужнише в данный момент. Нужнише, чем ему, который поедет просто так, покататься, или к подружке, или до друга. У него эта потребность не первостепенная, а если батька машину взял, так это нужно, значит. Так же ж и Юрка! Он так же жизнь понимает, как я. А с Николаем Мажулой мы разошлись. Понимаешь, это все произошло из-за его характера, из-за его завистливости. Мы с ним сейчас совершенно отношений не поддерживаем. Только здороваемся. И то бывает, что я его увижу и отвернусь. Пошел, мол, ты на хрен!.

Мы только что прочли эпизод из рассказа о семейных кругах, который по характеру несколько выбивается из прежнего повествования Михаила Голуба. Он и сам говорит, что Николай Мажула теперь «в неприятели перешел», – в тот круг, который вынесен прочь из общего рисунка сети. Но эпизод все же приурочен рассказчиком к «ближнему кругу». Причина этого – своеобразная фигура свояченицы Шуры. Здесь интересно не столько феноменологическое наполнение этого фрагмента, сколько то, как трансформируется его дискурсивное устройство. Оно становится более многослойным, еще более заряженным той оценочно-рациональной логикой, какую мы наблюдали выше, в рассказе о бабушке Даше. Причем эта логика усложняется за счет сознательного и продуманно-трезвого взвешивания роли Шуры в семейной повседневности Голубов. Эта роль очень важна, хотя вполне восполнима в ее прежде всего неформально-экономической, материально-хозяйственной проекции. И в то же время она уникально-незаменима как продуктивно действующий инструмент панорамирования общей жизненной картины, каждодневно встающей перед одними и теми же глазами. Как возможность обновить и, как теперь принято выражаться, «перезагрузить» рутинность станичных жизненных практик, «чтобы не замыкаться в кругу семьи, чтобы в нем не зацикливаться…». Вряд ли подобного рода дискурсивные ходы можно было отыскать в рассказах крестьянских «отцов». Не исключено, что это один из элементов определенного, идущего из нынешней жизненной толщи, сигнала трансформации базовых характеристик традиционной семьи. В современных городских семейных практиках подобного рода позиции уже достаточно устоялись. Здесь уже давно понято и принято то, что с оттенком облегченного изумления констатировано Михаилом Григорьевичем: «Мы в тесном семейном кругу настолько друг другу осточертели за эти тридцать лет, что пойти к родному, но живущему отдельно человеку – это для души отдых и маленький праздник». «Родной, но отдельно живущий человек…» Это оценивается в нынешней деревне как неоспоримое благо – что же говорить о городе! Почуяв такое социальное настроение, современные девелоперы неслучайно и весьма активно переходят на реализацию проектов, где подавляющую долю составляют небольшие однокомнатные квартиры. В сельских южнорусских регионах роль такого отдельного жилища отдаленно играли летние кухни. Но и в этом случае семья пребывала в традиционной социальной «тесноте». Читателя также может заинтересовать вставная новелла о «транспортных перипетиях» станичников. Что здесь интересного? То, как они изложены. Здесь простодушно, но точно, в переплетенных, взаимоподдерживающих подробностях воспроизведена история человеческих отношений, замешенная на поединке тех свойств характеров, которые обозначаются формулой «умение жить». В условиях преимущественно гемайншафного станичного социума «умение жить» – не столько индивидуальная способность субъекта, сколько классическое социальное действие, в котором на авансцену