1941. Время кровавых псов - Александр Золотько

— Ты бы мог рассказать мне о близком будущем, — спокойно сказал комиссар. — Ты ведь наверняка лучше знаком с моим ближайшим будущим, чем Всеволод… Назвал бы несколько событий, фактов… И я бы убедился, что…

— И ты бы убедился в том, что если меня крепко прижать, то я могу стать замечательным источником информации. И все, что я тебе говорил бы в свое оправдание, все, что просил бы тебя сделать, ты бы проигнорировал… — Орлов подошел к комиссару и похлопал того ладонью по плечу.

Севка увидел, как вздулись желваки на лице комиссара, и понял, насколько тому трудно сдерживаться.

— Ты бы убедился, что я знаю будущее… Но не поверил бы мне, что по времени можно путешествовать. Ты всегда был очень недоверчив…

— А так ты предоставил мне мальчишку, который обязательно сломался бы под давлением, который явно не смог бы молчать или врать при обработке и который стал доказательством того, что эти путешествия возможны…

— Да. Именно так! И ведь все получилось. Пришлось приложить некоторые усилия… Даже рискнуть пришлось, поставив парня в жесткие начальные условия. Да он и сам приложил усилия к тому, чтобы не дойти до встречи с тобой…

— Ты его выбрал потому, что он похож на моего сына? — безжизненным голосом спросил комиссар.

— Да, — спокойно ответил Орлов. — Потому что он похож на твоего пропавшего сына. И потому что он ни хрена не знает ни о своем прошлом, ни о прошлом своей страны… Он идеальный вариант для того, чтобы заинтересовать тебя, сообщив главное, но не выдав подробностей… И я рад, что ты все правильно понял. И даже больше, чем я закладывал в это послание… Фотография в «Красной звезде» — это сильный ход, но лишний.

— Так что тебе от меня нужно? — спросил комиссар.

— Спасти Вселенную! — вскричал Орлов, раскидывая в стороны руки. — Удержать на своих плечах историю!

Пауза. За окном просигналил автомобиль.

— Красиво сказал? — деловито осведомился Орлов, опуская руки.

— Он нервничает.

— Что? — Орлов резко повернулся к старику, который все это время молча наблюдал за происходящим.

— Он нервничает, Евгений. Он пытается представить все в игривом тоне, чтобы скрыть свое напряжение, — спокойно, словно рассматривая что-то под микроскопом, сказал Евграф Павлович. — Он хочет, чтобы его просьба не казалась нам очень важной. Чтобы мы думали о том, что она важнее для нас, чем для него.

— Естественно, — кивнул комиссар. — Глаза. Он не может удержать взгляд на одном объекте, глаза постоянно бегают. Он держит руки за спиной или производит ими резкие движения, боится, что в спокойном состоянии они его выдадут. Дрожь и тому подобное…

Орлов молча вытянул руки перед собой, раздвинул пальцы. Они не дрожали.

— Он что-то задумал, — сказал комиссар. — И не скажет нам всего. Выдаст только отмеренную порцию информации.

— И он прекрасно знает, что мы это поймем, — подхватил старик. — И все равно уверен, что мы станем сотрудничать.

— Уверен? Нет, он совершенно не уверен. Он с самого начала боится, что…

— Э-эй! — Орлов помахал рукой. — Я здесь, господа! И нехорошо говорить о присутствующих в третьем лице. И говорить о них «он». Вы хотите все-таки меня выслушать?

— Нет, — ответил спокойно комиссар. — Не хотим. Ты можешь идти на все четыре стороны. Разговор окончен.

Орлов почти минуту стоял, глядя в стену неподвижным взглядом. Тряхнул головой, словно отгоняя наваждение.

— Да ну вас, — сказал Орлов. — Устроили клоунаду. А я чуть не поверил.

— Тогда просто рассказывай. — Комиссар хлопнул ладонью по столу. — И чем меньше ты будешь врать, тем для тебя лучше.

— Я — врать? — почти натурально изумился Орлов. — Я, по-вашему, стал преодолевать время и пространство только для того, чтобы врать таким серьезным людям, как вы? Вам же родину нужно защищать, Страну Советов… Посмею ли я отвлекать вас от такого важного занятия… Я даже не стану вас спрашивать, насколько вы сами верите в свое предназначение и насколько вам нужна эта самая Страна Советов… или вы просто отрабатываете свой хлеб и кров…

— Ближе к делу.

— Хорошо. Пожалуйста. — Орлов снова подошел к окну, открыл его.

В комнату ворвался стылый воздух, наполненный звуком автомобильных двигателей, криками людей. Вдалеке прозвучал выстрел.

— Вы себе представляете, что творится сейчас в Москве? — спросил Орлов.

— Представляю, — спокойно ответил комиссар. — Паника.

— Паника, мародерство, истерика… — перечислил Орлов. — Обратите внимание — ничего особого на фронте не произошло. Нет, есть прорыв, есть очередное окружение, но фронт не испарился, как летом. Идут тяжелые бои, до Москвы еще полторы сотни верст по раскисшим дорогам. Можно спокойно работать. В Москве даже артиллерии не слышно. Но у кого-то наверху сдали нервы, кто-то отдал нелепый приказ об эвакуации, повелел закрыть заводы и магазины… И люди бросились наутек. И люди стали искать виноватых. И люди стали грабить и убивать себе подобных. И ведь это только первый день. Подчеркиваю — день. А за ним придет ночь.

— Но ты же сам сказал, что двадцатого…

— Да, девятнадцатого город будет объявлен на осадном положении, на улицах появятся патрули с правом казнить прямо на месте преступления… — Орлов выдвинул из-под стола стул и сел на него верхом. — Но еще раз обращаю ваше внимание — паника началась без особой причины. Хватило повода. Всего лишь — повода. Согласны?

Комиссар пожал плечами.

— А теперь представьте себе, что немцы обстреливают наши города газовыми снарядами. Иприт, люизит… Не стесняясь, не испытывая ни сострадания, ни особой ненависти. Газовые бомбы падают с самолетов даже на Москву. Как поведут себя люди в таком случае? Ответь, Женя!

Комиссар задумался.

— Все так просто, Женя! Предельно просто. Паника станет всеобъемлющей. Всеобщей! Вы создавали общество содействия химическим войскам, от мала до велика бегали по улицам в противогазах, для лошадей и собак сделали противогазы, но все это пойдет прахом. Рассыплется в пыль. Мы можем стрелять по наступающим немцам газовыми снарядами. При этом они будут бить по нашим городам. Ощущаете разницу? Мы — по солдатам, они — по мирному населению. Мы, кстати, тоже по мирному населению. По своему мирному населению. Думаете, наш тыл удержится в таком состоянии? Все ведь висит на волоске. Чуть больший нажим…

— У тебя есть сведения, что немцы применят химическое оружие? — спросил комиссар.

— Да. Более того, они его уже применили. И в результате вышли к Москве не в ноябре, а в сентябре. Просто потому, что паника в вашем тылу все смела и снесла. Города, которые вы обороняли бы при другом раскладе до конца, теперь сдавались после первого же обстрела.

— Почему я не знаю об этом? — спросил комиссар. — Что значит — немцы вышли к Москве в сентябре? Ведь…

— Он сейчас будет говорить о времени, — тихо сказал Евграф Павлович.

— О развилке во времени, — сказал Севка и понял, что оказался в центре внимания. — Ну, произошло такое событие, которое повлияло на ход истории… И возникла параллельная линия времени…

— Ну-ну, — подбодрил его Орлов.

— И он, похоже, имеет в виду, что наше время, наша линия, может… — Севка задумался на секунду, подбирая нужное слово. — Исчезнуть. Погибнуть.

— Что значит — наше время может погибнуть? — спросил Евграф Павлович.

— Паф! — Орлов изобразил руками взрыв. — Исчезнуть. Испариться. И те из вас, кто уцелеет в новом течении времени, даже не вспомнят, что было иначе. Не было иначе, и все тут. Понимаете?

— Нет.

— Что вам непонятно?

— То, что может произойти вот это «паф!», я могу себе представить. — Комиссар потер ладонью щеку. — Но я совершенно не могу себе представить, почему ты нам все это рассказываешь? Сейчас — пятнадцатое октября. Немцев нет на окраинах Москвы. Они не применяют газ. Значит, ничего не произошло. Не состоялось это событие, способное повлиять… Не так?

— Так. И не так одновременно. Время… Сева немного все упростил. Да, происходит событие и возникает развилка. Да, появляется другая линия времени, но она не замещает обычную, она существует одновременно с ней. Но не навсегда. Есть точка, с которой еще можно вернуться и исправить. Отменить то самое событие. Только после того, как она пройдена, и остается единственный вариант событий. Только после того. Третьего августа этого года некий командир батареи реактивных минометов получил возможность нанести по немцам удар газовыми снарядами, снаряженными люизитом. Четыре установки одним залпом создают зону смертельного заражения площадью в двенадцать гектаров. Он выстрелит трижды. А за сутки перед этим его подчиненный организует — организовал — пробку на железнодорожной магистрали. На станции перед поврежденным мостом скопилось несколько сотен составов — десятки тысяч людей. Потери немцев составили — составят — около трех тысяч убитых, до пятнадцати тысяч раненых. Из них почти половина станут инвалидами. Если до этого события Гитлер не хотел применять газ, как помня о том, что сам был отравлен в ту войну, так и опасаясь ответного удара со стороны Англии, то после залпа реактивных минометов у него просто не останется выбора. И дело даже не в том, что под удар попадет дивизия СС. Сами генералы заставят его применить химическое оружие. Народ Германии потребует этого.