Роза и кинжал - Рене Ахдие

– Шахразада дорога и мне! Я никогда и никого не любил так, как ее.

– Позволь не согласиться, – на губах халифа снова заиграла насмешливая улыбка. – Себя ты любишь гораздо больше.

– Не… – начал было Тарик, ощущая, как в сердце снова вспыхивает негодование.

– Пока ты не научишься править ненавистью, она будет править тобой. А это самое эгоистичное чувство на свете.

Тарик невольно расхохотался, горько и язвительно.

– Ты можешь честно заявить, что не испытываешь ко мне ненависти?

– Да, – после небольшой паузы кивнул халиф. – Однако глубоко возмущен твоим прошлым. Больше, чем способен описать словами. – Он соединил клинки и зашагал к Тарику. – Ты хоть представляешь, сколько раз я мог тебя убить? И сколько раз страстно этого желал в самых темных уголках своей души? Мне давно известно, кем ты являешься и из какой происходишь семьи. Мой отец приказал бы казнить тебя за один-единственный взгляд на Шахразаду. Я и сам хотел бы так поступить. Но ради нее забыл про свой гнев. – Шамшир вернулся в ножны с тихим металлическим шорохом. – И никогда бы не убил тебя… если бы не сегодняшние события, – последнюю фразу халиф добавил после паузы, словно она пришла в голову уже потом.

Тарик сжал лук, принимая признание собеседника к сведению, и, как ни сложно было смириться с этим, пришел к выводу, что тот не лжет. И, очевидно, вообще не казался склонным к обману. Что ставило под сомнения многие подозрения, которые так давно питал Тарик по отношению к халифу. Подозрения, которые уже так давно следовало подтвердить или опровергнуть.

Так как они только сильнее разжигали ненависть.

– Почему ты убил Шиву? – напряженно выпалил Тарик.

– Потому что считал, что у меня нет выбора, – осторожно выговаривая каждое слово, ответил халиф. – Казалось, его отнял обезумевший от горя человек, который желал заставить меня страдать так же, как страдал сам. Который желал… – он прерывисто вздохнул, – желал проклясть за пренебрежение обязанностями меня. А также семьи Рея, обрекая их на смерть дочерей день за днем. Тем самым прокляв весь Хорасан.

В глазах халифа промелькнула тень боли – боли, которая намекала на ужасные страдания. Он говорил так, словно давно подбирал слова для грядущих впереди многолетних объяснений. Тому, чему не могло быть оправдания.

– Проклятие? Ты казнил мою двоюродную сестру из-за проклятия? – недоверчиво переспросил Тарик, широко распахнув глаза от изумления и почувствовав, как на мгновение слезы затуманили зрение.

– Но мне лишь казалось, что выбора не существует, – тихо сказал халиф, продолжая медленно приближаться к собеседнику. – Я ошибался. И никогда уже не смогу исправить эту ошибку. Как никогда уже не смогу загладить вину перед твоей семьей. Но хочу хотя бы попытаться, если позволишь. Если дашь мне шанс.

Тарик стиснул зубы. Несмотря на признание, несмотря на понимание, что именно это и пыталась сообщить Шази, рассказ халифа ничего не объяснял. Жалкие оправдания!

– Это лишь пустые слова, – отрезал сын эмира. – Произнесенные слишком поздно.

– Я говорил правду, – возразил Халид ибн аль-Рашид, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. – Но она действительно мало значит без толики доверия.

– Шейх этого поселения однажды сказал мне, – сквозь зубы процедил Тарик, – что такие вещи нельзя просто получить. Их нужно заслужить. Моего доверия ты пока не заслужил.

– Думаю, наша беседа с достопочтенным шейхом вышла бы весьма занимательной, – сдержанно улыбнулся халиф.

– Как бы мне ни претило это признавать, полагаю, что ты бы ему понравился, – не менее сдержанно произнес Тарик после продолжительной неловкой паузы.

– Откуда взялся такой вывод?

– Шейх обожает истории о любви с хорошей концовкой, – смиренно вздохнул он.

– Не уверен, что наша история о любви именно такова.

Во время этого неохотного заявления на лице халифа сквозь непоколебимую надменную маску на секунду пробилось выражение уязвимости, делая его более похожим на обычного юношу, а не чудовище.

Тарик несколько мгновений разглядывал соперника, которого так давно ненавидел. Которого так давно желал растерзать собственными руками, убить тысячью способов.

И во второй раз заметил нечто… большее.

Не то, что могло нравиться. Скорее всего, Тарику никогда не понравится что-либо в халифе.

Но то, что не внушало ненависти.

– Ради счастья Шахразады сделай все, чтобы ваша история любви была с хорошей концовкой, – прошептал Тарик.

Халиф Хорасана молча поклонился ему, почтительно прикасаясь пальцами ко лбу.

Спустя мгновение, ощутив, как болезненно сжалось сердце, сын эмира ответил тем же.

Ошибка

На следующее утро Шахразада проснулась с головокружением и болью в плече. Язык еле ворочался и казался распухшим, а каждый мускул ныл.

Зато было тепло. Теплее, чем когда-либо раньше.

Впервые в жизни Шахразада проснулась в чужих объятиях. Она лежала на груди дремлющего Халида, сплетаясь с ним руками и ногами, и теперь на секунду замерла, сомневаясь: вдруг это видение, навеянное одним из отвратительных на вкус отваров сестры.

Неужели Халид сумел заснуть?

Шахразада недоуменно смотрела на него, не до конца еще сама придя в себя, пока не заметила на шее переплетенный с серебряной цепочкой кожаный шнурок.

Талисман, подаренный Мусой.

Шахразада всегда видела Халида только собранным и безупречным, поэтому сейчас находила состояние, когда он не полностью владел собой… интригующим по меньшей мере.

Он выглядел растрепанным и прекрасным.

Под одним глазом тянулись полосы грязи. Камис явно с чужого плеча не подходил по размеру: ткань слишком туго облегала грудь, а слишком длинные рукава пришлось закатать.

Шахразада молча наблюдала за спящим Халидом, за его приподнимавшейся и опадавшей грудью, но не позволила размеренному ритму убаюкать себя, лишь оперлась подбородком на сложенные руки и продолжила осторожно разглядывать любимого.

Отдыхающий, расслабленный Халид представлял собой весьма занимательное зрелище. Когда он бодрствовал, каждая черточка его лица казалась резкой, будто высеченной изо льда, и не позволяла прочесть ни единой эмоции, напоминая надменную и раздраженную маску, призванную скрыть мысли халифа от окружающих. Во сне же его выражение смягчилось, точно вылепленное из лучшей глины. Слегка приоткрытые губы так и манили прикоснуться к ним. Обычно нахмуренные брови разошлись от переносицы и больше не придавали грозный вид грядущего осуждения. Длинные, густые, изогнутые ресницы выделялись на фоне кожи.

«Какой же он красивый», – подумала Шахразада.

– Картина была бы лучше.

Она затаила дыхание.

Губы Халида едва шевелились, а глаза оставались закрытыми.

– Мне не нужна картина. – Шахразаде пришлось откашляться. Она старалась говорить непринужденно, но хрипотца в голосе выдавала ее чувства. – Совершенно.

Возможно, все дело было в еще не до конца улетучившемся сне. Или в недавнем испытании. Или в любой другой причине…

– Обманщица.

Шахразада отвернулась, чтобы скрыть приливший к щекам румянец,