Стихотворения - Владимир Набоков

344. СТИХИ{*}

Блуждая по запущенному саду,я видел — в полдень, в воздухе слепом,двух бабочек глазастых, до упадухохочущих над бархатным пупомподсолнуха. А в городе однаждыя видел дом: был у него такойвид, словно он смех сдерживает; дваждыпрошел я мимо, и потом рукоймахнул и рассмеялся сам; а дом, нет,не прыснул: только в окнах огонеклукавый промелькнул. Всё это помнитмоя душа; всё это ей намек,что на небе по-детски Бог хохочет,смотря, как босоногий серафимвниз перегнулся и наш мир щекочетодним лазурным перышком своим.

345. СТАНСЫ{*}

Ничем не смоешь подписи косойсудьбы на человеческой ладони —ни грубыми трудами, ни росойвсех аравийских благовоний.

Ничем не смоешь взгляда моего,тобой допущенного на мгновенье.Не знаешь ты, как страшно волшебствобесплотного прикосновенья.

И в этот миг, пока дышал мой взгляд,издалека тобою обладавший,моя мечта была сильней стократтвоей судьбы, тебя создавшей.

Но кто из нас мечтать не приходилк семейственной и глупой Мона Лизе,чей глаз, как всякий глаз, составлен былиз света, жилочек и слизи?

О, я рифмую радугу и прах.Прости, прости, что рай я уничтожил,в двух бархатных и пристальных мирахединый миг как бог я прожил.

Да будет так. Не в силах я тебеоткрыть, с какою жадностью певучей,с каким немым доверием судьбеневыразимой, неминучей…

346. МОЛИТВА{*}

Пыланье свеч то выявит морщины,то по белку блестящему скользнет.В звездах шумят древесные вершины,         и замирает крестный ход.Со мною ждет ночь темно-голубая,и вот, из мрака, церковь огибая,         пасхальный вопль опять растет.

Пылай, свеча, и трепетные пальцы         жемчужинами воска ороси.О милых мертвых думают скитальцы,         о дальней молятся Руси.А я молюсь о нашем дивьем диве,о русской речи, плавной, как по ниве         движенье ветра… Воскреси!

О, воскреси душистую, родную,косноязычный сон ее гнетет.Искажена, искромсана, но чую         ее невидимый полет.И ждет со мной ночь темно-голубая,и вот, из мрака, церковь огибая,         пасхальный вопль опять растет.

Тебе, живой, тебе, моей прекрасной,вся жизнь моя, огонь несметных свеч.Ты станешь вновь, как воды, полногласной,         и чистой, как на солнце меч,и величавой, как волненье нивы.Так молится ремесленник ревнивый         и рыцарь твой, родная речь.

347. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ{*}

Ко мне, туманная Леила!Весна пустынная, назад!Бледно-зеленые ветриладворцовый распускает сад.

Орлы мерцают вдоль опушки.Нева, лениво шелестя,как Лета льется. След локтяоставил на граните Пушкин.

Леила, полно, перестань,не плачь, весна моя былая.На вывеске плавучей — глянь —какая рыба голубая.

В Петровом бледном небе — штиль,флотилия туманов вольных,и на торцах восьмиугольныхвсё та же золотая пыль.

348. СМЕРТЬ{*}

Утихнет жизни рокот жадный,и станет музыкою тишь,гость босоногий, гость прохладный,ты и за мною прилетишь.

И душу из земного мракаподнимешь, как письмо, на свет,ища в ней водяного знакасквозь тени суетные лет.

И просияет то, что соннов себе я чую и таю, —знак нестираемый, исконный,узор, придуманный в раю.

О, смерть моя! С землей уснувшейразлука плавная светла:полет страницы, соскользнувшейпри дуновенье со стола…

349. ИСХОД{*}

Муза, возгласом, со вздохом шумныму меня забилась на руках.В звездном небе тихом и безумномснежный поднимающийся прах

очертанья принимал, как еслидолго вглядываться в облака:образы гранитные воскресли,смуглый купол плыл издалека.

Через Млечный Путь бледно-туманныйперекинулись из темнотыв темноту — о, муза, как нежданно! —явственные невские мосты.

И, задев в седом и синем мракеисполинским куполом луну,скрипнувшую, как сугроб, Исакиймедленно пронесся в вышину.

Словно ангел на носу фрегата,бронзовым протянутым перстомрассекая звезды, плыл куда-тоВсадник в изумленье неземном.

И по тверди поднимался тучей,тускло озаренной изнутри,дом; и вереницею текучейстатуи, колонны, фонари

таяли в просторах ночи синей,и, неспешно догоняя их,к Господу несли свой чистый инейпризраки деревьев неживых.

Так проплыл мой город непорочный,дивно оторвавшись от земли.И опять в гармонии полночнойтолько звезды тихие текли.

И тогда моя полуживаямаленькая муза, трепеща,высунулась робко из-за краянашего широкого плаща.

350. «Откуда прилетел? Каким ты дышишь горем…»{*}

Откуда прилетел? Каким ты дышишь горем?Скажи мне, отчего твои уста, летун,как мертвые, бледны, а крылья пахнут морем?

И демон мне в ответ: «Ты голоден и юн,но не насытишься ты звуками. Не трогайнатянутых тобой нестройных этих струн.

Нет выше музыки, чем тишина. Для строгойты создан тишины. Узнай ее печатьна камне, на любви и в звездах над дорогой».

Исчез он. Тает ночь. Мне Бог велел звучать.

351. СТРАНА СТИХОВ{*}

Дай руки, в путь! Найдем среди планетпленительных такую, где не нуженжитейских труд. От хлеба до жемчужинвсё купит звон особенных монет.

И доступа злым и бескрылым нетв блаженный край, что музой обнаружен,где нам дадут за рифму целый ужини целый дом за правильный сонет.

Там будем мы свободны и богаты…Какие дни. Как благостны закаты.Кипят ключи кастальские во мгле.

И, глядя в ночь на лунные оливыв стране стихов, где боги справедливы,как тосковать мы будем о земле!

352. КОСТЕР{*}

На сумрачной чужбине, в чаще,где ужас очертанья стер,среди прогалины — горящий,как сердце жаркое, костер.

Вокруг синеющие тени,и сквозь летающую сетьтеней и рдяных отраженийсклоненных лиц не рассмотреть.

Но, отгоняя сумрак жадный,вот песня вспыхнула в тиши,гори, гори, костер отрадный,шинели наши осуши.

И снова всколыхнулись плечи,и снова полнозвучный взмах,кипят воинственные речи,и слезы светятся в глазах.

Зверье, блуждающее в чащах,ночные духи и ветрабегут от этих глаз горящихи от поющего костра.

Зато с каким благоговеньем,с какою верой в трудный путь,утешен пламенем и пеньем,подходит странник отдохнуть.

353. ШЕКСПИР{*}

Среди вельмож времен Елизаветыи ты блистал, чтил пышные заветы,и круг брыжей, атласным серебромобтянутая ляжка, клин бородки —всё было как у всех… Так в плащ короткийбожественный запахивался гром.

Надменно-чужд тревоге театральной,ты отстранил легко и беспечальнов сухой венок свивающийся лаври скрыл навек чудовищный свой генийпод маскою, но гул твоих виденийостался нам: венецианский маври скорбь его; лицо Фальстафа — вымяс наклеенными усиками; Лирбушующий… Ты здесь, ты жив, — но имя,но облик свой, обманывая мир,ты потопил в тебе любезной Лете.И то сказать: труды твои привыкподписывать — за плату — ростовщик,тот Билль Шекспир, что «Тень» играл в «Гамлете»,жил в кабаках и умер, не успевпереварить кабанью головизну…

Дышал фрегат, ты покидал отчизну.Италию ты видел. Нараспевзвал женский голос сквозь узор железа,звал на балкон высокого инглеза,томимого лимонною лунойна улицах Вероны. Мне охотавоображать, что, может быть, смешнойи ласковый создатель Дон Кихотабеседовал с тобою — невзначай,пока меняли лошадей, — и, верно,был вечер синь. В колодце, за таверной,ведро звенело чисто… Отвечай,кого любил? Откройся, в чьих запискахты упомянут мельком? Мало ль низких,ничтожных душ оставили свой след —каких имен не сыщешь у Брантома!Откройся, бог ямбического грома,стоустый и немыслимый поэт!

Нет! В должный час, когда почуял — гониттебя Господь из жизни, — вспоминалты рукописи тайные и знал,что твоего величия не тронетмолвы мирской бесстыдное клеймо,что навсегда в пыли столетий зыбкойпребудешь ты безликим, как самобессмертие… И вдаль ушел, с улыбкой.

354. В ПЕЩЕРЕ{*}