Стихотворения - Владимир Набоков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
316. «Когда я по лестнице алмазной…»{*}
Когда я по лестнице алмазнойподнимусь из жизни на райский порог,за плечом, к дубине легко привязан,будет заплатанный узелок.
Узнаю: ключи, кожаный пояс,медную плешь Петра у ворот.Он заметит: я что-то принес с собою —и остановит, не отопрет.
«Апостол, — скажу я, — пропусти мя!..»Перед ним развяжу я узел свой:два-три заката, женское имяи темная горсточка земли родной…
Он поводит строго бровью седою,но на ладони каждый изгибпахнет еще гефсиманской росоюи чешуей иорданских рыб.
И потому-то без трепета, без грустиприду я, зная, что, звякнув ключом,он улыбнется и меня пропустит,в рай пропустит с моим узелком.
21 апреля 1923317. «О, как ты рвешься в путь крылатый…»{*}
О, как ты рвешься в путь крылатый,безумная душа моя,из самой солнечной палатыв больнице светлой бытия!
И, бредя о крутом полете,как топчешься, как бьешься тыв горячечной рубашке плоти,в тоске телесной тесноты!
Иль, тихая, в безумье тонкомгудишь-звенишь сама с собой,вообразив себя ребенком,сосною, соловьем, совой.
Поверь же соловьям и совам,терпи, самообман любя, —смерть громыхнет тугим засовоми в вечность выпустит тебя.
2 мая 1923318. ГРОЗА{*}
Стоишь ли, смотришь ли с балкона,деревья ветер гнет и самшалеет от игры, от звонас размаху хлопающих рам.
Клубятся дымы дождевыепо заблиставшей мостовойи над промокшею впервыезелено-яблочной листвой.
От плеска слепну: ливень, снег ли,не знаю. Громовой удар,как будто в огненные кегличугунный прокатился шар.
Уходят боги, громыхая,стихает горняя игра,и вот вся улица пустая —лист озаренный серебра.
И с неба липою пахнулоиз первой ямки голубой,и влажно в памяти скользнуло,как мы бежали раз с тобой:
твой лепет, завитки сырые,лучи смеющихся ресниц.Наш зонтик, капли золотыена кончиках раскрытых спиц…
7 мая 1923319. ВСТРЕЧА{*}
И странной близостью закованный…
А. БлокТоска, и тайна, и услада…Как бы из зыбкой чернотымедлительного маскарадана смутный мост явилась ты.
И ночь текла, и плыли молчав ее атласные струитой черной маски профиль волчийи губы нежные твои.
И под каштаны, вдоль канала,прошла ты, искоса маня;и что душа в тебе узнала,чем волновала ты меня?
Иль в нежности твоей минутной,в минутном повороте плечпереживал я очерк смутныйдругих — неповторимых — встреч?
И романтическая жалостьтебя, быть может, привелапонять, какая задрожаластихи пронзившая стрела?
Я ничего не знаю. Страннотрепещет стих, и в нем — стрела…Быть может, необманной, жданнойты, безымянная, была?
Но недоплаканная горестьнаш замутила звездный час.Вернулась в ночь двойная прорезьтвоих — непросиявших — глаз…
Надолго ли? Навек?.. Далечеброжу и вслушиваюсь яв движенье звезд над нашей встречей…И если ты — судьба моя…
Тоска, и тайна, и услада,и словно дальняя мольба…Еще душе скитаться надо.Но если ты — моя судьба…
1 июня 1923320. ПЕСНЯ{*}
Верь: вернутся на родину все —вера ясная, крепкая: с севералыжи неслышные, с юга ночная фелюга.
Песня спасет нас. Проулками в горушел я, в тяжелую шел темноту,чуждый всему — и крутому узоручерных платанов, и дальнему споруволн, и кабацким шарманкам в порту.
Ветер прошел по листам искривленным,ветер, мой пьяный и горестный брат,и вдруг затих под окном озаренным:ночь, ночь — и янтарный квадрат.
Кто-то была та, чей голос горящийрусскою песней гремел за окном?В сумраке видел я отблеск горящий,слушал ее под поющим окном.
Как распевала она! Проплывалосердце ее в лучезарных струях,Как тосковала, как распевала,молясь былому в чужих краях,о полнолунье небывалом,о небывалых соловьях.И в темноте пылали звуки —рыдающая даль любви,даль — и цыганские разлуки,ночь, ночь — и в роще соловьи.
Но проносился ветер с морядыханьем соли и вина,и гармонического горяспадала жаркая волна.
Касался грубо ветер с моряглициний вдоль ее окна,и вновь, как бы в блаженстве горя,пылала звуками она…О чем? О лепестке завялом,о горестной своей красе,о полнолунье небывалом,о небывалом — ветер! Вернутся на родину все —вера ясная, крепкая: с севералыжи неслышные, с юга ночная фелюга…Все.
19 июня 1923; Сольес-Пон321. «Как жадно, затая дыханье…»{*}
Как жадно, затая дыханье,склоня колена и плеча,напьюсь я хладного сверканьяиз придорожного ключа.
И, запыленный и счастливый,лениво развяжу в тениевангелической оливысандалий узкие ремни.
Под той оливой, при дороге,бродячей радуясь судьбе,без удивленья, без тревоги,быть может, вспомню о тебе.
И, пеньем дум моих влекома,в лазури лиловатой дня,в знакомом платье незнакома,пройдешь ты, не узнав меня.
15 июня 1923322. ОЛЕНЬ{*}
Слова — мучительные трубы,гремящие в глухом лесу, —следят, перекликаясь грубо,куда я пламя пронесу.
Но что мне лай Дианы жадной,ловитвы топот и полет?Моя душа — огонь громадный —псов обезумевших стряхнет!
Стряхнет — и по стезе горящейпромчится, распахнув рога,сквозь черные ночные чащина огненные берега!
<23 сентября 1923>323. «Из мира уползли — и ноют на луне…»{*}
Из мира уползли — и ноют на луне шарманщики воспоминаний…Кто входит? Муза, ты? Нет, не садись ко мне: я только пасмурный изгнанник.
Полжизни — тут, в столе; шуршит она в руках; тетради трогаю, хрустящийклин веера, стихи — души певучий прах, — и грудью задвигаю ящик…
И вот уходит всё, и я — в тенях ночных, и прошлое горит неяро,как в черепе сквозном, в провалах костяных зажженный восковой огарок…
И ланнеровский вальс не может заглушить… Откуда?.. Уходи… Не надо…Как были хороши… Мне лепестков не сшить, а тлен цветочный сладок, сладок…
Не говори со мной в такие вечера, в часы томленья и тумана,Когда мне чудится невнятная игра ушедших на луну шарманок…
18 ноября 1923324. «Я Индией невидимой владею…»{*}
Я Индией невидимой владею: приди под синеву мою.Я прикажу нагому чародею в запястье обратить змею.
Тебе, неописуемой царевне, отдам за поцелуй Цейлон,а за любовь — весь мой роскошный, древний, тяжелозвездный небосклон.
Павлин и барс мой, бархатно-горящий, тоскуют; и кругом дворцашумят, как ливни, пальмовые чащи, все ждем мы твоего лица.
Дам серьги — два стекающих рассвета, дам сердце — из моей груди.Я царь, и если ты не веришь в это, не верь, но всё равно, приди!
7 декабря 1923325. РОЖДЕСТВО{*}
