Стихотворения - Владимир Набоков

296. РАЗМЕРЫ{*}

Глебу Струве

Что хочешь ты? Чтоб стих твой говорил,повествовал? Вот мерный амфибрахий…А хочешь петь — в эоловом размахеанапеста — звон лютен и ветрил.

Люби тройные отсветы лазуриэгейской — в гулком дактиле; отметьгекзаметра медлительного медьи мрамор — и виденье на цезуре.

Затем: двусложных волн не презирай;есть бубенцы и ласточки в хорее:он искрится, всё звонче, всё острее,торопится… А вот — созвучий рай —

резная чаша: ярче в ней, и слаще,и крепче мысль; играет по краямблеск, блеск живой! Испей же: это ямб,ликующий, поющий, говорящий…

<Январь 1923>

297–300. ГЕКСАМЕТРЫ{*}

1. ЧУДО

В жизни чудес не ищи; есть мелочи — родинки жизни;мелочь такую заметь — чудо возникнет само.Так мореход, при луне увидавший моржа на утесе,внуков своих опьянит сказкой о деве морской.

<6 мая 1923> 2. ОЧКИ ИОСИФА

Слезы отри и послушай: в солнечный полдень старыйплотник очки позабыл на своем верстаке. Со смехоммальчик вбежал в мастерскую; замер; заметил; подкрался;тронул легкие стекла, и только он тронул — мгновеннопо миру солнечный зайчик стрельнул, заиграл по далекимпасмурным странам, слепых согревая и радуя зрячих.

<6 мая 1923> 3

Бережно нес я к тебе это сердце прозрачное. Кто-тов локоть толкнул, проходя. Сердце, на камни упав,скорбно разбилось на песни. Прими же осколки. Не знаю,кто проходил, подтолкнул: сердце я бережно нес.

7 марта 1923 4. ПАМЯТИ ГУМИЛЕВА{*}

Гордо и ясно ты умер, умер, как Муза учила.Ныне, в тиши Елисейской, с тобой говорит о летящеммедном Петре и о диких ветрах африканских — Пушкин

19 марта 1923

301. ГЕКЗАМЕТРЫ{*}

Памяти В. Д. Набокова

Смерть — это утренний луч, пробужденье весеннее. Верю,ты, погруженный в могилу, ты, пробужденный, свободный,ходишь, сияя незримо, здесь, между нами — до срока спящими…О, наклонись надо мной, сон мой подслушай —

снятся мне слезы, снятся напевы, снятся молитвы…Сплю я, раскинув руки, лицом обращенный к звездам:в сон мой втекает мерцающий свет, оттого-то прозрачныдаже и скорби мои…

Я чую: ты ходишь так близко,смотришь на спящих: ветер твой нежный целует мне веки,что-то во сне я шепчу: наклонись надо мной и услышишьсмутное имя одно — что звучнее рыданий, и слащепесен земных, и глубже молитвы, — имя отчизны.

<30 марта> 1923

302. БАРС{*}

Пожаром яростного крапамаячу в травяной глуши,где дышит след и росный запахтвоей промчавшейся души.

И в нестерпимые пределы,то близко, то вдали звеня,летит твой смех обезумелыйи мучит и пьянит меня.

Луна пылает молодая,мед каплет на мой жаркий мех;бьет, скатывается, рыдая,твой задыхающийся смех.

И в липком сумраке зеленом,пожаром гибким и слепым,кружусь я, опьяненный звоном,полетом, запахом твоим…

Но не уйдешь ты! В полнолуньев тиши настигну у ручья,сомну тебя, мое безумьесеребряное, лань моя.

13 апреля 1923

303. НА ОЗЕРЕ{*}

В глазах рябило от резьбыоранжевой и черной зыби,и плыл к огню — к библейской глыбезаката — сумрак из трубы.

И, черный жар и дым мохнатыйследя торжественно с кормы,следя прибрежный бор зубчатый, —в очарованье плыли мы.

И Сердце было так прозрачно,так пел прожженный Богом свод,что бор, и озеро, и дачный,дымящий глухо пароход, —

приобретали незаметнозначенье чуда в этот час, —и в темной зыби женских глазплыл и дышал огонь стоцветный.

<22 апреля 1923>

304. «Живи, звучи, не поминай о чуде…»{*}

Живи, звучи, не поминай о чуде, —но будет день, войду в твой скромный дом,твой смех замрет, ты встанешь: стены, люди —всё поплывет, — и будем мы вдвоем…

Прозреешь ты в тот миг невыразимый,спадут с тебя, рассыплются, звеня,стеклом поблескивая дутым, зимыи весны, прожитые без меня…

Я пламенем моих бессонниц, хладоммоих смятений творческих прильну,взгляну в тебя — и ты ответишь взглядомпокорным и крылатым в вышину.

Твои плеча закутав в плащ шумящий,я по небу, сквозь звездную росу,как через луг некошеный, дымящий,тебя в свое бессмертье унесу…

<Июнь 1923>

305. РОДИНА{*}

Когда из родины звенит намсладчайший, но лукавый слух, —не празднословью, не молитваммой предается скорбный дух.

Нет, — не из сердца, вот отсюда,где боль неукротима, вот —крылом, окровавленной грудой,обрубком костяным — встает

мой клекот, клокотанье: Боже,Ты, отдыхающий в раю, —на смертном, на проклятом ложетронь, воскреси — ее… мою!..

<23 сентября 1923>

306. «И в Божий рай пришедшие с земли…»{*}

И в Божий рай пришедшие с землиустали, в тихом доме прилегли…

Летают на качелях серафимыпод яблонями белыми. Скрипятверевки золотые, Серафимыкричат взволнованно…

                            А в доме спят, —в большом, совсем обыкновенном доме,где Бог живет, где солнечная леньлежит на всем; и пахнет в этом доме,как, знаешь ли, на даче — в первый день…

Потом проснутся; в радостной истомепосмотрят друг на друга; в сад пройдут —давным-давно знакомый и любимый…

О, как воздушно яблони цветут!..О, как кричат, качаясь, серафимы!

<Ноябрь 1923>

307. ЖЕМЧУГ{*}

Посланный мудрейшим властелиномстрастных мук изведать глубину,тот блажен, кто руки сложит клиноми скользнет, как бронзовый, ко дну.

Там, исполнен сумрачного гула,средь морских свивающихся звезд,зачерпнет он раковину: чудобудет в ней, лоснящийся нарост.

И тогда он вынырнет, раздвинувяркими кругами водный лоск,и спокойно улыбнется, вынувиз ноздрей побагровевший воск.

Я сошел в свою глухую муку,я на дне. Но снизу, сквозь струи,всё же внемлю шелковому звукууносящейся твоей ладьи.

14 января 1923

308. СОН{*}

Знаешь, знаешь, обморочно-пьяноснилось мне, что в пропасти окнавысилась, как череп великана,костяная, круглая луна.

Снилось мне, что на кровати, кривовыгнувшись под вздутой простыней,всю подушку заливая гривой,конь лежал атласно-вороной.

А вверху — часы стенные, с бледным,бледным человеческим лицом,поводили маятником медным,полосуя сердце мне концом.

Сонник мой не знает сна такого,промолчал, притих перед бедойсонник мой с закладкой васильковойна странице, читанной с тобой…

15 января 1923

309. «В каком раю впервые прожурчали…»{*}

В каком раю впервые прожурчалиистоки сновиденья моего?Где жили мы, где встретились вначале,мое кочующее волшебство?

Неслись века. При Августе из Римая выслал в Байи голого гонцас мольбой к тебе, но ты неуловимаи сказочной осталась до конца.

И не грустила ты, когда при звонесирийских стрел и рыцарских мечеймне снилось: ты — за пряжей, на балконе,под стражей провансальских тополей.

Среди шелков, левреток, виноградаиграла ты, когда я по нагимволнам в неведомое Эльдорадобыл генуэзским гением гоним.

Ты знаешь, калиостровой наукимы оправданьем были: годы шли,вставали за разлуками разлукитоской богов и музыкой земли.

И снова в Термидоре одурелом,пока в тюрьме душа тобой цвела,а дверь мою тюремщик метил мелом,ты в Кобленце так весело жила…

И вдоль Невы, всю ночь не спав, раз двестилепажи зарядив и разрядив,я шел, веселый, к Делии — к невесте,все вальсы ей коварные простив.

А после, после, став вполоборота,так поднимая руку, чтобы грудьприкрыта локтем, целился в кого-тои не успел тугой курок пригнуть.

Вставали за разлуками разлуки,и вновь я здесь, и вновь мелькнула ты,и вновь я обречен извечной мукетвоей неуловимой красоты…

16 января 1923

310. «Я где-то за городом, в поле…»{*}