Стихотворения - Владимир Набоков

323. «Из мира уползли — и ноют на луне…»{*}

Из мира уползли — и ноют на луне         шарманщики воспоминаний…Кто входит? Муза, ты? Нет, не садись ко мне:         я только пасмурный изгнанник.

Полжизни — тут, в столе; шуршит она в руках;         тетради трогаю, хрустящийклин веера, стихи — души певучий прах, —         и грудью задвигаю ящик…

И вот уходит всё, и я — в тенях ночных,         и прошлое горит неяро,как в черепе сквозном, в провалах костяных         зажженный восковой огарок…

И ланнеровский вальс не может заглушить…         Откуда?.. Уходи… Не надо…Как были хороши… Мне лепестков не сшить,         а тлен цветочный сладок, сладок…

Не говори со мной в такие вечера,         в часы томленья и тумана,Когда мне чудится невнятная игра         ушедших на луну шарманок…

324. «Я Индией невидимой владею…»{*}

Я Индией невидимой владею:    приди под синеву мою.Я прикажу нагому чародею    в запястье обратить змею.

Тебе, неописуемой царевне,    отдам за поцелуй Цейлон,а за любовь — весь мой роскошный, древний,    тяжелозвездный небосклон.

Павлин и барс мой, бархатно-горящий,    тоскуют; и кругом дворцашумят, как ливни, пальмовые чащи,    все ждем мы твоего лица.

Дам серьги — два стекающих рассвета,    дам сердце — из моей груди.Я царь, и если ты не веришь в это,    не верь, но всё равно, приди!

325. РОЖДЕСТВО{*}

Свеча прозрачная мигает.В окно синеет Рождество.Где ты живешь? Где пробегаетдыханье платья твоего?

И у шарахнувшейся дверикакого гостя средь гостейвстречают бархатные перьятвоих стремительных бровей?

А помнишь — той зимой старинной, —как жадно ты меня ждала,как елка выросла в гостинойи лапой в зеркало вросла.

На лесенке, чуть прикасаясьрукою к моему плечу,другую тянешь, зажигаясвечу на ветке об свечу.

Горят под золотистым газомлучи раскинутых ключиц,а елка — в дымчатых алмазах,в дрожанье льющихся зарниц.

И спрыгиваешь со ступени —как бы вдоль сердца моего, —и я один… Мигают тени.В окно синеет Рожество.

Свеча сияющая плачет,и уменьшенный образ твойтечет жемчужиной горячей,жемчужиною восковой.

326. КУБЫ{*}

Сложим крылья наших видений.Ночь. Друг на друга дома угламивалятся. Перешиблены тени.Фонарь — сломанное пламя.

В комнате деревянный ветер коситмебель. Зеркалу удержать трудностол, апельсины на подносе.И лицо мое изумрудно.

Ты — в черном платье, полет, поэмачерных углов в этом мире пестром.Упираешься, траурная теорема,в потолок коленом острым.

В этом мире страшном, не нашем, Боже,буквы жизни и целые строкинаборщики переставили. Сложимкрылья, мой ангел высокий.

327. ЛЕНИНГРАД{*}

Великие, порою,бывают перемены…Но, пламенные мужи,что значит этот сон?Был Петроград — он хуже,чем Петербург, — не скрою, —но не походит он —как ни верти — на Трою:зачем же в честь Елены —так ласково к тому же —он вами окрещен?

328. АВТОМОБИЛЬ В ГОРАХ{*}

Как сон, летит дорога, и ребромвстает луна за горною вершиной.С моею черной гоночной машинойсравню — на волю вырвавшийся гром!

Всё хочется — пока под тем бугромне стала плоть личинкою мушиной —слыхать, как прах под бешеною шинойрыдающим исходит серебром…

Сжимая руль наклонный и упругий,куда лечу? У альповой лачуги —почудится отеческий очаг;

и в путь обратный — вдавливая конусподошвою и боковой рычагпереставляя по дуге — я тронусь.

329. ПОДРУГА БОКСЕРА{*}

Дрожащая, в змеином платье бальном,и я пришла смотреть на этот бой.Окружена я черною толпой:мелькает блеск по вырезам крахмальным,

свет льется, ослепителен и бел,посередине залы, над подмостком.И два бойца в сиянье этом жесткомсшибаются… Один уж ослабел.

И ухает толпа. Могуч и молод,неуязвим, как тень, — противник твой.Уж ты прижат к веревке круговойи подставляешь голову под молот.

Всё чаще, всё короче, всё звучнейбьет снизу, бьет и хлещет этот сжатыйкулак в перчатке сально-желтоватой,под сердце и по челюсти твоей.

Сутулишься и екаешь от боли,и напряженно лоснится спина.Кровь на лице, на ребрах так красна,что я тобой любуюсь поневоле.

Удар — и вот не можешь ты вздохнуть, —еще удар, два боковых и пятый —прямой в кадык. Ты падаешь. Распятый,лежишь в крови, крутую выгнув грудь.

Волненье, гул… Тебя уносят двоев фуфайках белых. Победитель твойс улыбкой поднимает руку. Войприветственный, — и смех мой в этом вое.

Я вспоминаю, как недавно, там,в гостинице зеркальной, встав с обеда, —за взгляд и за ответный взгляд соседаты бил меня наотмашь по глазам.

330. СМЕРТЬ ПУШКИНА{*}

Он первый подошел к барьеру; очитак пристально горели, что Дантеснажал курок. И был встревожен лес:сыпучий снег, пугливый взмах сорочий…

Пробита печень. Мучился две ночи.На ране — лед. В бреду своем он лезпо книжным полкам, — выше… до небес…ах, выше!.. Пот блестел на лбу.

                           Короче, —он умирал: но долго от землиуйти не мог. «Приди же, Натали,да покорми моченою морошкой»…

И верный друг, и жизни пьяный пыл,и та рука с протянутою ложкой —отпало всё. И в небо он поплыл.

331–332. ОБ АНГЕЛАХ{*}

Неземной рассвет блеском облил…Миры прикатили: распрягай!Подняты огненные оглобли.Ангелы. Балаган. Рай.

Вспомни: гиганты промахивают попарно,торгуют безднами. Алый парот крыльев валит. И лучезарнокипит божественный базар.

И, в этом странствуя сиянье,там я купил — за песнь одну —женскую душу и в придачу нанялсамую дорогую весну.

Представь: мы его встречаемвот там, где в лисичках пень,и был он необычаен,как радуга в зимний день.

Он хвойную занозуиз пятки босой тащил.Сквозили снега и розыпраздно склоненных крыл.

Наш лес, где была черникаи телесного цвета грибы,вдруг пронзен был дивным крикомзолотой, неземной трубы.

И, он нас увидел; замер,оглянул людей, лесиспуганными глазамии, вспыхнув крылом, исчез.

Мы вернулись домой с сырымигрибами в узелкеи с рассказом о серафиме,встреченном в сосняке.

333–335. ПЕТЕРБУРГ{*}