Новая сестра - Мария Владимировна Воронова

С эксплуататорами покончено, враг разбит, великая Россия устояла перед Антантой, мечтавшей расколоть ее на много мелких и слабых государств, борьба завершена, пришло время созидательного труда. С этой мыслью Мура отправилась на свою старую работу, где ее еще помнили, а главное, помнили и уважали ее маму. Ее взяли на прежнее место, быстро сделали секретарем партячейки отделения, и не прошло и двух лет, как она оказалась сначала на рабфаке, а после него секретарем партийной организации академии. Быстрый взлет, но в то время бывали взлеты куда как быстрее. Так уж удачно сложились обстоятельства. До революции Мура, хоть и считала делом жизни не уход за больными, а борьбу за победу коммунизма, работала добросовестно и честно, чем завоевала расположение старых докторов, а в обкоме ценили ее партийный стаж и военные заслуги, тем более что медицину курировал старый друг отца, который помнил Муру еще ребенком в маминой кофте, специально надетой для того, чтобы под ней уместилось побольше листовок.

Она встречалась с женщинами, такими же, как она сама, революционерками, комиссарами, пулеметчицами, санитарками, женами, точнее вдовами, героев Гражданской войны, до самого конца бывшими вместе со своими мужьями, и видела, что многие из них похожи на рыб, выброшенных из воды, или на привидения, или на путника, стучащегося в дом дождливой ночью, которому не открывают осторожные хозяева. Они будто застыли в прошлом, не смея шагнуть в настоящую жизнь, которая очень сильно отличалась от того, как они себе ее представляли.

Мура не хотела так. Да, жизнь не похожа на тот рай, который рисовал перед нею отец, но сразу и без труда вообще ничего хорошего не бывает. Слишком много веков существовала несправедливость, чтобы исчезнуть мгновенно и бесследно. Надо строить будущее день за днем, по кирпичику, жить в радости, рожать детей, и сами не заметим, как в один прекрасный день проснемся при коммунизме.

Нэп, коллективизация, индустриализация – все эти инициативы Мура принимала с энтузиазмом. Она верила вождям, а имя Ленина было для нее свято, как для любого коммуниста. Владимир Ильич со своим гениальным умом ни в чем не мог ошибаться.

Со службой все складывалось более чем успешно, но верно говорят: аппетит приходит во время еды. Каких-то пару лет назад не знающая, куда себя деть, Мура вдруг захотела еще и простого женского счастья. Трудовых успехов ей, как старухе в сказке о рыбаке и рыбке, казалось уже мало.

С Виктором она познакомилась, еще когда работала нянечкой. Он поступил с аппендицитом, и Мура, помогая ему после операции надеть больничную пижаму, подумала, что красивый молодой человек с такими добрыми глазами никогда не заинтересуется такой невзрачной девушкой, как она. Он сразу показался ей слишком чистым, слишком добрым и хорошим для нее.

Прочитав в истории болезни, что он студент Технологического института, Мура совсем приуныла. Куда ей со своим начальным образованием? А потом вдруг пришла шальная мысль, что она заслужила право быть счастливой, что боролась не только для трудового народа, но и для себя, для своих детей, у которых должен быть красивый и умный отец. Сама понимала, что мысли эти злые, неправильные, но Виктор вдруг начал ухаживать за нею, и Мура ни о чем решила больше не думать.

Все у них было как-то вяло, без огня. То встречались, то расходились. Мура со старорежимным пылом оберегала свою девичью честь, Виктор обижался, она думала, что действительно выглядит нелепо, и вообще трудно поверить, что у нее за все годы, проведенные на фронте, ни с кем ничего не было, но казалось глупым отдавать невинность просто так, после того, как она устояла, когда цена ей была смерть.

Получив отпор, Виктор исчезал на месяцы, Мура горевала, жалела, что не уступила, но время шло, рана затягивалась, и в этот момент Виктор возникал вновь. Вел ее в театр, в оперу или балет, в которых Мура ничего не понимала, шептал, что соскучился, что хотел забыть, но не мог, а Мура думала: «да, теперь надо ему дать, он же вернулся ко мне, значит, любит», а как доходило до дела, снова пасовала. Это вообще было на нее не похоже, обычно она заставляла себя довести начатое до конца. Руки Виктора были жесткими, губы грубыми, но такова уж правда жизни. Женщина должна терпеть, если хочет замуж. В конце концов, когда пробуешь воду ногой, тоже она кажется холодной и противной, а когда переборешь себя, полностью зайдешь в речку, то оно и ничего, даже очень приятно. Надо только решиться. И Мура решалась, но в последний момент будто мамина сильная шершавая рука хватала ее за шкирку и оттаскивала подальше от берега.

Так прошло почти два года этой странной кадрили с вялыми атаками и неохотными отказами, с объявленными исчезновениями и внезапными появлениями, с горькими сожалениями Муры о своей неуступчивости и тягостной невозможностью уступить в подходящий момент.

И вот когда она поступила на рабфак и решила, что пора заканчивать эти странные отношения, Виктор сделал предложение. Мура согласилась. Наверное, она любила его, а не просто боялась начинать все заново с кем-то совсем незнакомым. Да, наверное, любила, наверное, хотела быть вместе именно с ним.

Наверное, так, но река осталась холодной и неприветливой, и сердце сжималось в тоске всякий раз, как надо было заходить в нее.

Мура осторожно повернулась на другой бок, чтобы не потревожить мужа. Кому расскажи о своих сомнениях, так на смех поднимут. Замужем, дочь – отличница, сама на высокой должности, что тебе еще надо? Жизнь твоя прекрасна, другие о таком даже не мечтают. Муж-инженер, не пьет, не бьет, не изменяет, всю зарплату несет домой. Мечта, а не мужик! Ради такого можно потерпеть десять минут пару раз в неделю. Говорит как трус? Ну так простите, сейчас все так говорят, а не говорят, так думают.

Сон не шел, и Мура выскользнула из кровати, закуталась в кофту и села на стул, бессмысленно глядя в темноту комнаты. В детстве ей нравилось просыпаться и, вглядываясь в ночной мрак, видеть что-то новое и неизведанное в очертаниях знакомых вещей. Иногда мерещились звери, иногда Кощей Бессмертный или Баба-яга, но маленькая Мура знала, что это всего лишь игра теней, и не боялась.

Сейчас она взрослая, и шкаф в темноте остался шкафом, а сложенная на стуле одежда – всего лишь одеждой. И мирно сопящий муж – всего лишь муж, а не какое-то там