Новая сестра - Мария Владимировна Воронова

Мура вздохнула. Наверное, ей было бы легче и проще, будь она верующей. Конечно, это не дало бы ей права называться большевичкой, но она могла бы бороться за общее дело и не вступая в партию. Или наоборот, верить тайно. Но что теперь об этом думать, с детства не привили, точнее, наоборот, сделали прививку на уроках Закона Божия, где батюшка, разглагольствуя о милосердии, бил линейкой по рукам. Ладно, не такой уж он был злой, просто боролся за спасение их детских душ, как умел, только дома у Муры был папа-атеист и мама, верующая постольку-поскольку. Точнее, разуверившаяся. В общем, дома Муру в христианской вере не наставляли, а в школе батюшкины сказки не производили на нее серьезного впечатления. Нет, не могла она сделать над собой усилие и поверить в непознаваемое, а жить по заповедям казалось ей совершенно естественным и без бога.

А жаль, теперь, наверное, было бы легче с верой, что все происходит по воле господней. Черпать утешение в надежде на вечную жизнь, потому что рай на земле все откладывается и откладывается.

Интересно почему? Откуда берется столько врагов советской власти? Мура нахмурилась, припоминая сходки и диспуты, на которых бывала в детстве. Пока маленькая была, ее в основном занимали баранки и колотый сахар, а повзрослев, стала прислушиваться ко взрослым разговорам, да и дома ей папа подробно растолковывал. Не было там про уничтожение врагов, не было. Никто не жаждал крови. Свергнуть – да, убить в бою – да, но на этом все. Уничтожить планировалось частную собственность, а не людей. Красный террор в первые годы после революции можно объяснить тем, что буржуи яростно сопротивлялись, вредили советской власти как могли, и советская власть в свою очередь делала все, чтобы удержаться, порой проявляя излишнюю жестокость, но эта жестокость была оправдана счастьем будущих поколений.

Тогда понятно, а теперь-то что? Будущее поколение выросло, а все равно кругом враги и бедность.

Впрочем, бедность ладно, достаток сразу в руки не падает, надо как следует потрудиться, чтобы оброс мясом новый общественный уклад, главное, что продукт распределяется справедливо, сколь бы мало его ни было. Это переживем, а вот что жить становится не то чтобы опасно, но как-то тесно, это настораживает.

Мура поморщилась, гоня от себя эту крамольную, недостойную партийного работника мысль. Надо понимать, что враг повсюду, им может оказаться любой, даже старенький и слегка не от мира сего профессор. Пусть теракт он не устроит, но своими речами многих ребят может сбить с пути истинного. Если из-за его антисоветской агитации молодые врачи станут не верными ленинцами-сталинцами, а какими-нибудь троцкистами и начнут травить людей, разве это не похлеще теракта будет? «Господи, какой бред, Мура, – вдруг отчетливо произнес внутренний голос, – ты вот не верила в Бога, а заповеди все равно соблюдала, потому что это была твоя внутренняя потребность. Так и молодые врачи не станут тут же немедленно убийцами, если не поверят в коммунизм. Взаимопомощь, доброта – это просто в человеке изначально заложено, без всяких дополнительных аргументов в виде ли бога с бородой на облаке или свободы, равенства и братства».

Да и в самом деле, какие там опасные идеи мог продвигать Добужинский на своих лекциях по анатомии, самом консервативном предмете в мире? Человек при новом строе меняется только духовно, а физически толстая кишка остается толстой кишкой что при коммунизме, что при рабовладельческом строе. Разве что люди будут повыше, покрепче от хорошего питания и искоренения дурных болезней, но принципиально ничего не изменится.

Может, конечно, по своей политической отсталости и надвигающемуся старческому маразму сболтнул дед что-то неосторожное, но разве это повод сажать в тюрьму? За нами правда, великому делу Ленина – Сталина не могут повредить злобные выпады всяких недобитков. Пусть живут себе, клевещут да кусают губы от злости, глядя, как побеждает коммунизм. А кидать их в лагеря – это косвенное признание того, что они правы.

Опять какой-то бред ей в голову лезет, но ведь и правда, нельзя не заметить, что реальность как-то исказилась. Точнее, реальность осталась как была, на то она и реальность, а людям будто насильно надевают на глаза очки с кривой оптикой, в которых обычные житейские дела, слова и поступки искажаются, раздуваются, в них прозревается не только человеческое частное, но и социальное общее. Так, в этих очках сразу понятно, что человек не просто пожаловался на плохое снабжение, а «лил воду на мельницу наших врагов», «вынашивал планы по свержению советской власти» и так далее. Сам же человек, его личность, наоборот, уменьшается, уплощается, сводится к штампу. «Троцкист», «буржуй недобитый», «затаившийся враг» или, наоборот, «верный ленинец».

Так проще, в этих очках все четко определено, но ведь человек всегда глубже, полнее наклеенного на него ярлыка. На рабфаке преподавательница русского и литературы Александра Антониновна, крохотная женщина с зычным басом, рассказывая про своего тезку Пушкина, много раз повторяла: «Пушкин показал, что человек больше, чем его социальная роль». И хоть творчество Пушкина не сильно впечатлило Муру, она не могла не согласиться с этим постулатом. Хотя бы из собственного опыта. А теперь все это человеческое в человеке безжалостно обрезается, выбрасывается. Раз троцкист, то враг, и больше никаких чувств, кроме злобы, ему не положено, а верный ленинец, то иди, строй коммунизм, и к врагам жалости не ведай.

Ладно, что брюзжать без толку. Главное, не терять веры. Это не просто, но кому сейчас легко? В победу коммунизма все-таки легче верить, чем в бога на облачке, а ничего, христиане вот две тысячи лет продержались и, надо заметить, много хорошего сделали за это время. Рабство исчезло, наверное, не только из экономических соображений. Додумались люди, что если бог создал человека по своему образу и подобию, то не должен один образ и подобие другой такой же образ за скотину держать. Мораль укрепилась… Церковь позволяла себе, конечно, лишнее, жгла еретиков, устраивала религиозные войны, но ничего, переросла это.

«И мы перерастем! – С этой мыслью Мура сладко потянулась и почувствовала, что ее наконец клонит в сон. – Наша власть со временем укрепится, враги перевоспитаются, а самые оголтелые помрут своей смертью, подрастет новое поколение настоящих строителей коммунизма. Никого не надо будет наказывать за глупые речи, и все станет хорошо!»

Катя полюбила дежурить, и брала столько смен, сколько позволял Трудовой кодекс.

Тяжелый труд в операционной помогал забыть о том, что ей никогда не стать врачом. Главное, она спасает людей от смерти, а в каком качестве – это уже второй