Новая сестра - Мария Владимировна Воронова

– Сидите-сидите, Катенька, – быстро сказал он и слегка надавил ей на плечо.

– Что, готовиться? – Элеонора Сергеевна отодвинула кружку.

– Нет-нет, девочки, сидите спокойно. Я, как говорится, сан фасон, Леля, просто соскучился. Хорошо, что вы чай пьете, я как раз пирожки принес. Решил сегодня для вас Красной Шапочкой поработать.

Элеонора Сергеевна улыбнулась:

– От Пелагеи Никодимовны?

– От нее, родимой.

– Садись с нами, сейчас налью тебе чайку.

Катя поспешно отодвинулась к самому подоконнику, освобождая место.

– С морковкой, – сказал Воинов гордо, – берите, пожалуйста, Катенька. Боюсь, такой шедевр вы больше не попробуете нигде.

– Ты заплатил? – спросила Элеонора Сергеевна, ставя перед Константином Георгиевичем жестяную кружку со слегка помятым боком.

– Естественно. И за котлеты на завтра тоже, так что, как придешь с дежурства, спокойно отдыхай. За глажку тоже заплатил.

– Спасибо, – улыбнулась Элеонора Сергеевна. – Вы, Катенька, только не подумайте, что мы какие-то эксплуататоры.

– Ну что вы, – промямлила Катя.

– Просто наша соседка профессиональная кухарка, готовит в сто раз вкуснее, чем я, а гладить я в принципе терпеть не могу.

Еще больше смутившись, Катя взяла самый маленький пирожок, и вправду оказавшийся божественно вкусным.

– Как там Петр Константинович?

Воинов засмеялся:

– Хотел бы сказать, что тоскует по матери, но нет. Они с Ниночкой весь вечер перевоспитывают нашего пограничника в санитарную собаку. Я хотел фляжку коньяка привязать к ошейнику для достоверности, чтобы как у настоящего сенбернара, но потом решил, ладно, и так сойдет.

Элеонора Сергеевна поморщилась:

– Не знаю, как он переживет, когда придется отдать Полкана в армию.

Константин Георгиевич тяжело вздохнул:

– Да я сам-то не знаю, как переживу, а про Петьку и говорить нечего. Одна надежда, что здесь где-нибудь определят, и Петька сможет навещать своего товарища.

– Хорошо бы.

Помолчали. Воинов неспешно пил чай, улыбаясь краешком рта, когда на него смотрела жена, и Катя вдруг подумала, что не так напрасно предупреждала ее Таточка.

Она точно влюблена, но не в Константина Георгиевича, а в их с Элеонорой Сергеевной любовь. В эти еле заметные постороннему глазу улыбки, в нежность, которая никак не видна, но чувствуется в каждом движении, в бережность, в уют, в единомыслие.

Так приятно греться возле этого огня, даже если знаешь, что горит он не для тебя.

Было так хорошо, что Катя замечталась, как они с Владиком будут так же через пятнадцать лет приносить друг другу на работу ужин и так же вся комната будет наполняться уютом, как только они улыбнутся друг другу.

Тут дверь распахнулась снова, прервав ее грезы наяву. На сей раз это оказался Стенбок, в халате, накинутом на манер бурки.

– Так, – произнес он грозно.

– Здравия желаю, – сказал Воинов, поднимаясь. Элеонора Сергеевна с Катей тоже вскочили.

– Добрый вечер, добрый вечер, – сварливо сказал Стенбок, заложив руки за спину, – я делаю вечерний обход клиник, захожу к Элеоноре Сергеевне, чтобы полюбоваться на безупречную работу, коей она всегда радует мой взгляд, и что я вижу?

– Что? – спросил Воинов, когда пауза затянулась.

– Чайную оргию!

Стенбок широким жестом обвел стол, отчего халат едва не свалился с плеч, обнажив кипенно-белую нижнюю рубаху с завязками.

– Что ж, Александр Николаевич, – улыбнулся Воинов, – если оргию нельзя предотвратить, надо ее возглавить. Милости просим.

С этими словами он любезно подвинул стул Стенбоку. Тот подождал, пока сядут дамы, и только потом опустился на стул сам. Элеонора Сергеевна подала ему кружку чая и блюдечко с пирогом.

– Нашу Катю Холоденко вы знаете, – продолжал Воинов.

Стенбок нахмурился:

– Вы и есть внучка Тамары Петровны?

Катя кивнула.

– Бог мой, как же она меня била корнцангом по рукам, – произнес Стенбок мечтательно, – лупила беспощадно, а в итоге честно предупредила: «Стенбок, если я еще раз увижу вас в операционной, то пальцы сломаю». Передайте ей, Катенька, пожалуйста, большой привет.

– Обязательно, – пискнула она.

С каждой секундой ей становилось все неудобнее. Она ничем не заслужила чести сидеть за одним столом с такими уважаемыми и заслуженными людьми. Пить чай и вести светские беседы с начальником клиник только потому, что старшая сестра хорошо к ней относится, неправильно, даже непорядочно. Не со свиным рылом в калашный ряд, конечно, но в чужом пиру похмелье сюда подходит. Ни должность, ни возраст, ни личные заслуги, точнее их отсутствие, не позволяют ей пока общаться с руководителями такого ранга в неформальной обстановке, отвлекать на себя внимание и стеснять разговор старых друзей.

– Я так хотел стать хирургом, – продолжал тем временем Стенбок, в лице которого промелькнуло что-то человеческое, – но Тамара Петровна сказала, что только через ее труп. Для хирурга вы стары, для терапевта глупы, диагностировала она и отправила меня на кафедру организации и тактики медицинской службы.

Воинов покачал головой:

– Увы, Александр Николаевич, хирургия как цирк, такое искусство, где надо рано начинать.

– Зато, – улыбнулась Элеонора Сергеевна, аккуратно поджигая спиртовку под маленьким чайничком, – медицина потеряла среднего хирурга, но приобрела блестящего организатора.

– Ах, если бы я сразу понял, чего хочу в этой жизни, – сказал Стенбок, – но сделанного не воротишь.

– Элеонора Сергеевна, разрешите, я пойду? – пискнула Катя, которой становилось все более неловко от элегического настроения Стенбока. – Спасибо за чай.

– Уже, Катенька? Посидите с нами, не торопитесь. Сейчас свежий кипяточек будет, – улыбнулась Элеонора Сергеевна.

Катя пробормотала, что ей срочно необходимо включить стерилизатор, укомплектовать биксы и обработать операционную дезраствором.

– Хорошо, идите. Я скоро к вам присоединюсь.

Мужчины встали, выпуская ее из-за стола, и Катя совсем смутилась оттого, что доставляет столько хлопот людям, много выше себя по должности.

Извинившись, она побежала в сестринскую, переоделась в старую рубашку и штаны, и приступила к мытью операционной, стараясь не пропускать ни одного миллиметра поверхности.

От мысли, что завтра доктора придут в абсолютно стерильную операционную, становилось радостно и весело.

Радиоточка бормотала новости, в которые Катя никогда не вслушивалась, потому что правду все равно не скажут, а полуправда хуже неведения. Вскоре, как только она протерла операционный стол и замочила съемную клеенку, стали передавать какую-то бравурную оперетту, жанр, ненавидимый Катей до тошноты. Музыка была привязчивая, но Катя подпевать не стала.

– А с санитарами все еще беда, как я погляжу, – раздался голос над самым ухом.

Катя поспешно выпрямилась. Вдруг стало досадно, что звучит именно такая музыка, и Стенбок может подумать, что она нравится Кате.

– Нет, Александр Николаевич, благодаря вам стало полегче, – сказала она, – только не ввозные дни пока не перекрываем.

– А вы ловко, – он качнул головой в сторону швабры.

– Стараюсь.

– Воиновы само собой, но Татьяна Павловна тоже характеризует вас положительно, –