Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

пароход назвал вещенским, а наткнувшись в Житкове на картинку пристани, поинтересовался, есть ли там нутрь. За лето он хорошо разговорился по-русски, хотя некоторые англицизмы держались стойко, особенно будущее время (буду ложиться вместо лягу), но он мог вдруг запутаться в ударениях: чистые ноги, две ноги, нога, ногу – действительно черт ногу сломит. Самой популярной конструкцией было сослагательное наклонение.

– Ты мне купишь эту пластинку?

– Нет, не куплю.

– Почему?

– Потому что у тебя уже есть такая.

– А если бы не было, то купил бы?

Старая логическая ошибка преследовала его.

– «Это камбала?

– Нет.

– Но ведь она плоская.

Тут не поспоришь: раз камбала плоская, значит, любая плоская рыба – камбала. Не читать же ребенку лекцию о несовпадении объема логического субъекта и предиката. Женин словарь продолжал удивлять и забавлять окружающих. «Вы откуда? Ах, из России. И Женя оттуда же? У вас скорее немецкий акцент (вот уж вздор так вздор). А ваш мальчик тоже родился в России? Он, наверно, и там говорил по-английски?» (Говорил, говорил. Точно это что-то объясняет. Остальные дети ведь тоже говорили здесь по-английски с рождения.) «Я американец, потому что хожу в американскую школу», – объяснил мне Женя. Прочно усвоив мысль, что есть британский и американский вариант английского языка, он заключил, что я англичанин. Эту ошибку делали и многие мои студенты.

Уже довольно большой мальчик (я читал об этом в чьем-то рассказе) с трудом поверил, что Каспаров выиграет даже у его отца. Другой мальчик, которого я знал сам, предположил, что его отец может свернуть гигантский ледниковый валун. Я усомнился в выполнимости такой задачи. «А Геракл смог бы?» – Геракл, пожалуй, смог бы. Ребенку было семь лет, и всем сказкам он предпочитал греческие мифы. Женя прошел эту стадию в пятилетнем возрасте. Он не верил, что медведь сильнее меня. («У тебя ведь такие крепкие мускулы».) Мне постоянно предлагалось задушить леопарда, вырвать с корнем вековой дуб и совершать другие подвиги эпического характера. По какому-то поводу Ника спросила меня: «Ты не устал?» «Папа никогда не устает», – авторитетно пояснил ей Женя.

Случилось чудо. В конце августа мы узнали, что на севере штата некая старая женщина может за малые деньги сдать нам на две недели дачу. Ника села за руль (я научился водить много позже), и мы отправились на озеро вблизи городка под названием Вирджиния. Это был наш первый американский отпуск и первый отдых за пять лет. Теперь Женя был не обузой, а товарищем, бесконечно говорливым и любящим. Иногда у него с Никой начиналось то, что я называл летним романом; в другое время он больше тянулся ко мне. Он даже объяснил нам однажды: «Я не могу любить всех одновременно». Никто и не требовал.

В домике было две спальни. В одной разместилась Ника, в другой – мы с Женей. Я спал на раскладушке, а он – на настоящей кровати (с раскладушки он бы свалился). Я, конечно, дразнил Женю: как же он, такой маленький, занимает огромную взрослую постель, а мне пришлось ютиться на тычке! Он понимал, что вышло несправедливо, и старался вывернуться. «Если бы я спал на раскладушке, мне по утрам не было бы видно озера». И даже совсем нелепое: «Раскладушка очень маленькая: мне бы на ней не уместиться».

В нашем распоряжении была лодка, и мы не только катались по озеру, но и удили, причем кое-что ловили. Всюду росли грибы. Их никто не собирал, кроме средних лет сына польских родителей. Американцы грибов не знают; по-английски даже и слов типа «подосиновик» и «шляпник» нет. Это всегда поражало меня: что случилось с потомками Робин Гуда? Да и Скандинавия не безлесая страна, а в Миннесоте сплошные Петерсоны и Андерсоны. Женя жаждал собирать грибы, но их вкус ему не понравился, и эта придурь сохранилась у него на всю жизнь. Зато Ника замариновала десять баночек маслят.

По ночам вокруг дома бродили медведи (Женя: «Это медведь-шатун или ручной медведь?») и объедали яблоки с деревьев, но мы видели медведя только один раз, в малиннике. Он кормился далеко от нас, и, хотя, по слухам, местные особи не нападали на людей, мы предпочли не проверять достоверность молвы и тихонько отошли в сторону. На мостках Женя мог простоять хоть целый день, а прогулки по лесу невзлюбил. Это озадачило и расстроило нас: еще не забылись воспоминания о ленинградской даче, о многих километрах, протоптанных между трех сосен, и о Голубом «Запорожце», вместившем целый мир.

Впечатлений было множество. Под домом жили бурундуки – для нас новые зверьки, а американцам известные с раннего детства. Серые белки частично сменились рыжими. У соседей стоял на приколе собственный гидроплан, и совсем неподалеку свила гнездо грациознейшая цапля. На даче Женя впервые увидел густой туман. «Я думал, что небо стало белым и упало в озеро», – удивился он. Вечерами солнце уходило за лес, а снизу, из-за леса же, но с другой стороны выплывала луна, и сразу начинали порхать летучие мыши. На огороде еще оставалось некоторое количество бобов, и, как мы вспомнили, именно по бобовому дереву влез на небо Джек, герой знаменитой английской сказки. Пролетали тетерева, известные нам по рассказам и сказкам. На даче мы и увидели золу, на которой спала Золушка.

Магазины, почта и все прочее находилось в Вирджинии, за двадцать минут на машине от озера. Там-то я и понял, что значит жить по-человечески. Сколько телевизоров ни поставь (до компьютеров в каждом доме еще надо было ждать не менее десяти лет), провинция таковой и останется. Событий мало, все (более или менее) всех знают; куда ни пойдешь, перед глазами та же улица. Но перед каждым домом машина, превосходные дороги (там не завязнешь на проклятом местными шоферами сорок третьем километре!), мотели, магазины, то есть множество магазинов, где не пропущен ни один товар от цейлонского чая и дивных персиков до местной оленины; больница, ничем не уступающая той, что в Нью-Йорке, кроме особо сложной хирургии; бесконечные рестораны, ресторанчики, кафе и забегаловки (посредственные рестораны, но вполне приемлемые); парикмахерские, магазины с любой одеждой. В Вирджинии жило десять тысяч человек (по миннесотским масштабам большой город). Впоследствии мы снимали дачу (уже без Жени) ближе к Миннеаполису, подле городка в пять раз меньше Вирджинии, и все было так же: три парикмахерские (по крайней мере, я знал о трех), магазины с продуктами на любой вкус, включая самый изысканный, салоны для окраски волос, школа с великолепным стадионом – словом, корзинка, где что угодно для души. Мерить уровень жизни надо не по Нью-Йорку или Лондону.

Окончив институт (первый номер в потоке) и не взятый в аспирантуру,