Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

выпрашивал нужную сумму у кого-нибудь из родителей. (А ведь было время, когда деньги не имели для него никакой цены! Нашел он однажды на катке две десятицентовые монеты – честно нашел – и порадовался: «Если будет на лбу шишка, я их приложу».)

Класс вели очень приятные женщины. Главная учительница заверила Нику, что Женя сделал большие успехи: пытается что-то нарисовать и даже произвел какую-то форму. Но с живописью эти достижения связи не имели, и хвалила она Женю за общее развитие: он стал более сосредоточен, один из немногих знал всех детей по имени, хотя не всегда их понимал и иногда употреблял не местные слова, а (мои) британские англицизмы. «Кроме того, его активный запас слов настолько больше, чем у остальных, даже более старших детей, что трудности неизбежны», – добавила она. Не распознала она только Жениных цитат. А они, как прежде, были постоянны. Так, рассказывая Нике, как он добывал себе бутерброды, он успокоил ее, что ничего не просил, а только «смотрел на них жадными глазами». Это из пластинки «Петя и волк»: волк там ходит вокруг дерева, на котором сидят птичка и кошка.

Ника убивалась: «Его никто здесь не будет понимать!» Кручинилась она напрасно, тем более что признание не всегда воздается по заслугам. На занятия пришел фотограф большой местной газеты. Его опытный глаз мгновенно выхватил Женю, и фотография самого красивого и самого во всем классе неспособного к художеству ребенка появилась на видном месте в окружении трех детей. Под каждым фото была подпись, объяснявшая, чем занят воспитанник (клеит, раскрашивает, лепит). Женя тоже не чурался подобных упражнений и приносил домой свои поделки, включая рисунок гомункула, у которого руки росли из того места, где у нормальных людей уши. Но в тот момент Женя, видимо, не ел и не пил, а потому проводил время праздно. Соответственно и подпись под ним являла образец сдержанности: только имя и фамилия. Все справедливо: красавцам не нужны ни талант, ни добродетели.

К пяти годам Женя еще верил самым невероятным выдумкам. Я как-то сказал ему, что, где бы я ни был, точно знаю, что он делает, так как у родителей в глазах есть специальный телевизор, в котором видно все, что происходит с их детьми, и показал ему зрачки (поумнев, он обнаружил такое же устройство у себя). Вскоре после этого разговора он сидел у себя в комнате и хотел что-то сделать, чего бы я не одобрил (не знаю чего), обернулся и закричал: «Выключи свой телевизор!» Но, когда он поделился с местной детворой знанием столь важного секрета, они его высмеяли. Он прибежал в крайнем раздражении: «Нет такого телевизора!» – «Как же нет?» – невозмутимо парировал я и в деталях описал, чем он только что занимался на горке. Женя остался в недоумении.

При схожих обстоятельствах погиб мифологический персонаж, известный как «один мальчик». Один мальчик объелся мороженым и долго мучился животом (и горло у него болело). Он же, переходя улицу, не посмотрел налево и направо и попал под машину («Кто не крутит головой, / Тот умрет на мостовой»), а до этого несчастья настрадался по многим другим поводам. На каком-то этапе я услышал не подлежавший обжалованию приговор: «Папа, не было такого мальчика». Ну вот еще! Я даже имя его знал: Гриня Пайкин. Жалостливые истории о нем я слышал от своей тетушки Кассандры. Гриня и в самом деле умер молодым от туберкулеза среди убожества еврейского квартала в Витебске. В Миннеаполисе навсегда закончилось и его фольклорное существование.

Пятый день рождения прошел бесславно. Собрали полдюжины детей. Пироги (разумеется, не покупные, а испеченные Никой) получились против обыкновения не очень вкусными, пение со свечами звучало плоско (но пять свечей задули), какие-то бутылки не открывались, кофеварка сломалась именно в тот день и час, гости без всякого интереса отнеслись к трем сортам мороженого (только Женя и одна девочка доели свою порцию до конца, и эта же милая девочка, придя домой, с похвалой отозвалась об угощении). Впрочем, на взгляд детей все, кажется, прошло вполне благопристойно. Другая девочка даже заплакала, когда родители приехали за ней; мальчики бегали вверх и вниз и орали как оглашенные.

Одна игра потрясла меня. Впечатлительный Иан предложил выбрасывать пластинки из окна Жениной спальни. Те пластинки не бились, но какова фантазия! Женя с ликованием согласился, и вот он, Иан и два мальчика из школы уже распахнули окно, и пластинки понеслись по воздуху. Меня потряс не идиотизм затеи (игра вполне по возрасту) и даже не тот факт, что свои вещи из окон выбрасывал не Иан, а Женя. Пластинки были главной любовью его тогдашней жизни, но он, ни секунды не колеблясь, согласился уничтожить их. Я захлопнул окно, собрал с газона то, что успело выпасть, и воззвал к здравому смыслу участников.

За год до этого все принесли машины. На этот раз (по нашей просьбе) были пластинки, в том числе от нас и из Ленинграда. Оттуда же пришла великолепная гоночная машина и еще машина с полудистанционным управлением, но она сломалась в первый же вечер. Женя был днем рождения доволен и к возрасту своему претензий не имел. Пять – почтенная цифра; вокруг копошилось множество детей, гораздо меньших, чем он. Гостям тоже полагались подарки: они получали их по лотерее. Старшая сестра Иана выиграла книгу, которая, надо полагать, ей не понравилась. Назавтра я нашел ее выброшенной на улицу; восьмилетняя девочка не нашла нужным даже донести ее до дома. Ника терпеть не могла мороженого, и я доедал остатки целую неделю (кстати сказать, все три сорта оказались очень вкусными).

Осенью, пренебрегши с горя дорогой школой, мы оказались не у дел, то есть снова в милости у случайных программ, но после Нового года судьба улыбнулась нам. Улыбка, как мы узнали много позже, была дружеской, но кривоватой и потребовала серьезных усилий для спрямления. По рекомендации знакомых Женя пошел в частную школу, организованную по системе Марии Монтессори, о которой мы в своей прежней жизни слыхом не слыхали. В таких школах, как нам рассказывали, изучение наук идет рука об руку с овладением практическими навыками. Я к этой комбинации издавна питал недоверие, но мы решили, что, чему бы малышей ни научили, все – благо. Плата была почти посильной.

Много лет спустя мы встретили детей, с которыми родители, изверившись в американской системе образования (а программы с семидесятых годов стали еще более бедными и еще более политизированными), занимались дома. Я мало знаю о деталях и с трудом представляю себе, как можно овладеть основами физики, химии