Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

Кроме того, Миннесота – столица комариного царства. Отпуска у большинства короткие, бабушки-дедушки лишь изредка подменяют родителей (тем более что и живут отдельно, нередко в другой части страны). Длительный отъезд «на природу» не американский ритуал, и даже те, у кого своя дача, обычно проводят там только выходные или пять-семь дней.

Я, конечно, говорю о горожанах. Тысячи людей издавна обосновались «в деревне» (кавычки объясняются тем, что деревень в Америке нет), и их образ жизни иной: там зимой и летом одним цветом. Со времен Бичер-Стоу всем известно слово «хижина». Я не представляю себе, как жили дядя Том и тетушка Хлоя с детьми, но современная «хижина» – это благоустроенный дом со всеми удобствами, не чета тому, который построили Никины родители, хотя после Жениного рождения «дедушка» героически благоустраивал его. Хозяева многих «хижин» сдают их, как правило, за немалые деньги. Мы об этих делах ничего не знали, а если бы и знали, никаких вылазок позволить бы себе не могли. К счастью, в те годы мне доставались дополнительные летние курсы, так что мы (при моем девятимесячном контракте, как почти у всех преподавателей) могли продержаться до первого чека в середине сентября.

Первое лето в Миннеаполисе Женя ездил по разным городским лагерям. Так же прошло и все следующее. Ника активно взялась за Женин спорт и проводила с ним, уже пятилетним, много времени в бассейне (недосягаемая мечта моего детства) и на катке (где и сама каталась с большим удовольствием). Я участвовал в этих делах мало. Женя начал ходить в бассейн два раза в неделю: в среду частный урок (это мы могли себе позволить), в пятницу группа. Но группа кончилась, и мы договорились с работавшей там девочкой, что она будет его учить почти каждый день. Получилось так, что ходить туда стал с Женей я. Ника нас отвозила, а я ждал конца урока, и мы не торопясь шли домой пешком – километра два. Каждое утро я с надеждой смотрел на облака: только бы не рассеялись (в жару нам было бы не дойти).

Народу в бассейне купалось мало. Основной контингент составляли четыре доброжелательные старушки. Они тихонько плавали взад-вперед, как медузы, и зорко следили за Женей: не ради него, а потому, что других зрелищ там не показывали. Первые уроки прошли почти целиком на реве, но как раз мое посещение совпало с переломом. Рядом с бассейном был сад, и я пообещал Жене, что просижу все время «на берегу», на стуле, если он пообещает не плакать (а то слезы начинались с утра). Сто раз он повторял: «Все время? Все время?» – и каждый раз, когда он собирался плакать, я посылал ему воздушный поцелуй, и он сдерживался.

Ему надо было научиться прыгнуть (поначалу солдатиком), опустив голову в воду, перевернуться на спину и так далее. За пять-шесть недель он сделал некоторые успехи: мог проплыть метра три, и это был настоящий кроль, а не жалкое барахтанье. А потом сменилась учительница. Новая девочка не вполне представляла себе, что с ним делать, и последний урок прошел в слезах («не хочу прыгать, не хочу правильно дышать, не хочу плыть на спине»). Я даже пригрозил ему, что, если он будет плакать, я не останусь в бассейне.

В середине июня мы впервые выехали на близлежащее озеро (Миннесота – истинно озерный край: вода повсюду; Миссисипи только тогда начали всерьез спасать от загрязнения, но в ней и по сию пору никто не купается). Как и в былые времена, мне не удалось уговорить Женю войти в воду (теплейшую!), хотя другие дети из нее не вылезали. Не вдохновил его и мой пример, и я махнул рукой.

На катке все началось прекрасно, но не кончилось ничем. Знающие люди из публики предсказывали Жене блестящую карьеру. Как в далеком прошлом под Ленинградом болваны-взрослые вечно угощали его булочками и прочей дрянью. Ника сопротивлялась и получала в награду безобразные истерики. Она нашла было хорошую учительницу, пожилую и где-то чем-то прославившуюся даму. Но эта звездная тренерша не приходила в назначенное время, а когда однажды пришла, Женя катался хуже некуда, болтал чепуху о пирожных и, видимо, показался чемпионке ребенком неперспективным и круглым идиотом. Были и другие учительницы.

По совету той дамы ему купили новые коньки, и он получил разрешение ходить в ее частную школу очень далеко от нас. Однако ее расписание совпадало с расписанием плавания, а жертвовать бассейном мы не хотели. Женя и позже ходил с Никой на каток, но вопреки прогнозам фигуристом даже низшего класса не стал. В качестве утешительного приза мы сводили его на детский спектакль балета на льду, и он потом долго примерял к нему разные ситуации: «Золушка» подойдет (там бал и все танцуют), а бременских музыкантов на коньки не поставишь.

Кроме катка и бассейна, имелся еще рисовальный класс (при университете). Здесь мое отцовство проявилось в полной мере. Я никогда не встречал человека, так пожизненно любящего искусство и столь неспособного к рисованию и черчению, как я. Женя пошел в меня. Это тем более обидно, что Ника – полная противоположность нам обоим. К сожалению, в юности она послушалась не своего внутреннего голоса, а умного совета («Надо иметь профессию, гарантирующую кусок хлеба») и понесла свою золотую медаль в инженерный вуз. Кусок хлеба действительно был, но жизнь свою она загубила, так как с трудом выдерживала каторгу разных конструкторских бюро, а попав в исследовательский институт, оказалась в гадюшнике. (Впрочем, куда она должна была пойти? Она ведь все-таки не Рембрандт.)

В Америке она почти сразу связалась с разными любительскими студиями, но, убедившись в их почти полной бесполезности, поступила в наш университет и кончила его художественное отделение. Я не специалист. Могу лишь сказать, что работы выпускников, которые я видел, ужасны. Авторы, как гласят аннотации, выражают в дипломных картинах и скульптурах свой внутренний мир. Лучше в этот мир пустот, грязных пятен и уродцев не входить. Потом были профессиональные студии, где искусство сведено к технике, а чувства в расчет не принимались. Некоторые Никины натюрморты и портреты по-настоящему хороши. Она и лепит хорошо. Вот бы Жене унаследовать ее владение карандашом и кистью!

Рисовальный класс был сначала по субботам, а потом, видимо из-за недобора, Женю взяли на четыре раза в неделю. Там он терпеливо ждал закуски, а делать ничего не умел: ни линии провести, ни красками мазюкать. Подготовка к субботам сводилась к тому, что он еще в четверг крал из нашей коробочки в спальне двадцать пять центов, чтобы купить шоколадное молоко. Если преступление раскрывалось, он