Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

з (сам как зам), но только в этом направлении; заяц не превращался в саяц. Зато пугавший меня переход к мелкому шрифту и даже к курсиву не вызвал у него ни малейшего беспокойства, и нашей нормой сделалась страница мелкого шрифта в «урок». Если он не капризничал и не кричал каждую секунду «Где я читаю?», «Покажи мне, где я читаю», «Ну, я не вижу!» – то мы справлялись за полчаса.

Однажды, читая, Женя вдруг схватился за глаза: «Больно!» Мы отдохнули, и все снова пошло хорошо. Впоследствии мы стали делать перерывы посередине. Он, конечно, заметил, как я встревожился, и начал часто хвататься за глаза, чтобы изобразить глазную боль. Выдавал его лишь несколько театральный жест.

Книг для маленьких детей море разливанное, но плещется в нем сплошная макулатура. Популярность Чуковского и Маршака не случайна. Зря почти забыли довоенную Барто, кто бы ни сочинил те стихи. В прозе скапливались клубочком бесчисленные ежики и преобладали назидательные истории о хороших, по заслугам вознагражденных поступках. «Волшебное слово» – классика, но читать его невыносимо. Впрочем, Женя этот рассказ полюбил, особенно то место, где мальчик, выпрашивая у бабушки пирожок, говорит пожалуйста и растаявшая от нежности старушка восклицает: «Горяченьких захотел», – и пирожок дает. Мы бы не дали, но Женя вчуже порадовался за счастливца.

И Бианки, и Чарушин, и Пришвин (из которых лишь Пришвин – настоящий мастер) статичны и описывают эпизоды, а не действия; у них почти нет глаголов. На этом фоне я вполне разделял Женины восторги по поводу «Незнайки» (ах, если бы Носов не опозорил себя «Незнайкой на Луне»! В этой повести советский ребенок с изумлением взирает на язвы капитализма).

Невероятный успех выпал на долю «Доктора Айболита» в прозе – тот пересказ Лофтинга, на основании которого сделана пластинка, тоже у нас имевшаяся. Вторая часть книги называется «Айболит и Пента» (и эта пластинка у нас была). Книжечка не ахти какая, и сюжет не Чуковского, но зато рассказанная так, как надо детям.

На «Айболите» произошло чудо: Жене впервые захотелось читать! Он настолько увлекся, что читал быстро, почти без запинок, по четыре страницы в присест и просил (!) еще. Он по-прежнему путал ы и ь, м и п, переставлял слоги (увеличилась скорость и глаз выхватывал следующую букву до того, как проговаривалась предыдущая), некоторые слова подлиннее не пускали нас дальше, но через пятнадцать месяцев после судьбоносного (как говорят даже хорошие журналисты) решения разложить первые кубики и за месяц до Жениного пятилетия мы могли праздновать победу.

Чтобы не возвращаться к «Айболиту», добавлю, что английский «оригинал» Хью Лофтинга я Жене тоже прочел. Он слушал с интересом, а я подивился повторяемости сюжета: в каждой части бравый доктор попадает к благородным туземцам (африканцам или индейцам), которые, оценив знания и доброту белого человека, выбирают его вождем. В конце серии (а может быть, есть неизвестное мне продолжение) доктор попадает в плен к африканскому королю, чей сын лелеет весьма несовременную мечту стать белым.

Как ни странно, когда мы приехали в Америку, Женя не обратил внимания на черных, хотя до того времени не видел такого цвета кожи. По ходу чтения я сказал Жене, что мечта черного принца – вздор, что принц глупый и что абсолютно все равно, какого цвета у человека кожа, глаза или волосы. Женя равнодушно выслушал меня и только спросил: «А я белый?» Я ответил: «Белый», – и, как ни странно, лицо его выразило удовлетворение.

В «Родной речи» возникла «Серая шейка», наша старая знакомая. Слезы полились в том же месте (мать оставила беспомощную уточку на съедение лисе!), и теперь уже никакие уверения, что бедняжку спасут, не помогли – так и не дочитали. Не имея дальних планов, я взял Крылова и на пробу прочел Жене «Свинью под дубом» и «Квартет» (вторую басню в связи с тем, что на вхруст заигранной пластинке «Петя и волк» Петя представлен струнным квартетом). К крайнему моему изумлению, басни имели ошеломляющий успех, особенно «Демьянова уха», «Кот и повар» (разумеется), «Щука и кот», «Ворона и лисица», «Мартышка и очки» и «Лиса и виноград». Цитаты из них звучали по каждому поводу. К ежевечерним двум номерам (русский и английский) я добавил третий – стихи. Серия «Классика детям» – обман неопытной души. Тютчев, Блок и Есенин и не помышляли писать для малышей. Так называемые детские стихи Пушкина немыслимо трудны; лишь сказки несмотря на архаичный язык спасает изящество льющегося повествования. Плещеев с его «малютками», сентиментальностью и лубочными пейзажами пресен и зануден. Из всего этого репертуара понравились Жене лишь «Колокольчики мои», но, услышав их в первый раз, он вдруг разрыдался, как от злополучной «Серой шейки»: зачем конь топчет цветы? Пришлось успокоить его заверением, что, когда конь пронесется, цветы снова встанут. Много лет спустя я прочел ему сражение Мцыри с барсом. И снова возмущение: «Что барс сделал Мцыри? Лежал и грыз кость, ни на кого не нападал». Я неохотно признал Женину правоту и как-то разлюбил этот эпизод.

Когда мы кончили «Айболита и Пенту», я торжественно закрыл затрепанный его предшественником (ибо купленный по случаю) томик и произнес подобающую такому событию речь: «Женя, поздравляю тебя. Ты прочитал свою первую толстую книгу в жизни. Не какой-нибудь рассказик, а настоящую толстую книгу». Женя покраснел от удовольствия и почему-то особенно отличил слово поздравляю. «Ты поздравляешь меня? Ты поздравляешь меня?» – спрашивал он много раз. В сборнике Льва Толстого («Акула», «Прыжок» и другие мелочи) самое сильное впечатление произвела на Женю история о том, как девочка стала собирать грибы перед несшимся на нее поездом, но прижалась к шпалам, и поезд ее не задавил. Долго еще во время прогулок он примерял себя к разным машинам: «А такая машина меня бы раздавила? А такая? А этот грузовик? А джип?»

Потом дошло дело и до Мамина-Сибиряка. «Зимовье на Студеной», любимейшую повесть о беспросветной нужде и тяжкой доле простого человека до революции, жемчужину школьных хрестоматий советского времени, я пропустил, так как со студенческих лет усвоил завет Ушинского не терзать душу дитяти «Несжатой полосой» Некрасова и прочей скорбной литературой. Если спасенная и вылеченная Серая шейка – источник непросыхающих слез, если жалко барса и даже колокольчики, то о старике и псе Музгарке даже и подумать страшно.

В одном из сборников попался нам отрывок из детской книги Житкова «Что я видел». Мне когда-то купили издание 1939 года. Но после войны, когда мы вернулись из эвакуации в Ленинград, ее среди вещей не оказалось, хотя по необъяснимой причине люди, поселившиеся в нашей комнате и пережившие в ней блокаду, не топили буржуйку ни