Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

догадался, почему эмигрантские дети забывают русский. Они не читают, а из повседневного общения много не выудишь. Естественно, что, читая сказки, мне приходилось объяснять Жене, что такое кувшин, колобок, окрошка, куманёк, тренькать на гусельках, арык и глагол распростерла, но я не мог поверить, что он не знал отвык и упрямый. Значит, в наших разговорах с ним эти слова ни разу не встретились.

К четырем годам Женя был не в состоянии толком пересказать прочитанное или описать виденное, но сочинял беспрерывно, производя попурри из сказок. «Питер спрыгнул со стола и упал на пол [я думаю, что Питер возник из обожаемого рассказа с таким названием о кролике], и вдруг поднялся ветер, пошел снег одиннадцать дюймов, и знаешь, кто появился? Бармалей! Он съел Питера, а я убил его мечом, вспорол брюхо и вложил камни. Волк (?!) пошел пить [уже будучи мертвым?] и утонул» (перевод с английского). Схожей была фантастическая повесть о том, как он выкрасил в школе всех морских свинок в голубой цвет. Отчаяние, которое я выразил, узнав о таком надругательстве над беззащитными животными, явилось для Жени лучшей наградой. Отчаяние было преувеличенным: я, разумеется, эту чепуху всерьез не принял. Зато, если Женя говорил что-то о своих переживаниях и ощущениях (обиды, физическая боль), можно было верить каждому его слову.

Рифмы на обоих языках шли косяком. «Папа ест обед, / Он идет в университет», «Папа, папа, папа тут / Мама в аэропорту», «Номер, номер 20а / Женя, Женя голова». О нашей знакомой по имени Ардес, о которой я сочинил каламбур: «Ардес потеряла адрес», – он сказал в точности с моей интонацией: «Удачная рифма». Мы постоянно слышали от него наши фразы: «Смотри в свою тарелку», «Я занимаюсь своим делом, а ты занимайся своим», «Я смотрю, у тебя сегодня масса дел». Разговаривая с людьми, Ника не раз поясняла, что ребенок у нас билингва, то есть двуязычный. «Мама, – спросил он, – что такое билингва?» Получив объяснение, он сказал, что он и папа – билингвы, а Ника – нет. «Каков разбойник! Все понимает», – возмущалась вечером уязвленная Ника, которая, кстати сказать, весьма преуспела в английском, читала книги и газеты и почти все понимала в кино.

Я думаю, что Женин вывод не был оценочным: просто она с ним говорила по-русски не ради практики, а потому что это действительно был ее язык. А со мной можно было говорить по-всякому. Например, идем мы в школу, радуемся автобусам (каждое утро все та же радость) и наконец подходим к нужной улице: школа за углом. «Папа, теперь уже можно говорить по-английски». Или: «Не говори со мной на детской площадке по-русски». Ошибки, иногда убийственные, вроде поцеловай меня, постепенно изгонялись.

– Папа, куда ты ездил?

– На конференцию.

– Что такое конференция?

– Это когда много людей говорят одновременно.

– Оркестр?

По субботам и воскресеньям мы гуляли по берегу Миссисипи. Мы живем в верховьях реки, то есть не там, где родились Том и Гек, и не у Нового Орлеана, где она достигает беспримерной шири, но и в наших краях она имеет вполне достойный вид. Гуляя, мы сидели на огромных камнях, ели яблоки и финики (это называлось пикником), смотрели на воду, где иногда расходились круги от большой рыбы, кидали камешки (маленький камень производил плюх, а большой – бултых) и беседовали о разных разностях, теперь уже только по-русски. Неподалеку росли тутовые деревья, до того известные мне только по детскому английскому стишку и тутовому шелкопряду. У ягод тутовника довольно приятный вкус, но американцы их почему-то не собирают, а мы ели с удовольствием.

По субботам же мы иногда ездили в дальний продуктовый кооператив. Женя обожал автобусы, следил за цветом реклам спереди и сзади и, не успев войти внутрь, заводил громкий разговор (в общественном месте, конечно, по-английски) о сиденьях, цвете обивки, окружающей местности и марках проносившихся мимо машин (давно распознанных и изученных). Изумленные пассажиры поднимали глаза от газет, умолкали и, полузагипнотизированные, следили за речью ребенка со звонким голосом, чистейшей дикцией и британским акцентом (как всегда в разговоре со мной).

В середине мая (1976) Жене исполнилось четыре года. По вопросу о праздновании имелось две школы. В австрийскую пересменку, предыдущей весной, Женя еще не понимал, о чем идет речь, но в садике у всех прошли торжества. На некоторых побывал и он и задолго до весны полностью осознал важность предстоящего события. Он ждал заветной даты с нетерпением, но его душу разрывали противоречивые страсти. «Я не хочу, чтобы ребята пришли». «Если они придут, я не дам им играть своими новыми игрушками: старые ведь тоже хорошие». «Я хочу съесть именинный пирог сам!» Ах, если бы можно было съесть пирог, а он бы не уменьшился! На этот счет есть удачная английская идиома. Иногда ее удавалось материализовать. Например, обещано два куска, а дали один. Слезы. На его глазах я разламываю кусок пополам: вот тебе два. Он доволен. Но подобные удачи – все же исключение.

Я склонялся к тому, чтобы отметить день рождения в «тихом семейном кругу». Дело в том, что в начале мая к нам пришла вся группа – описанное раньше мероприятие (хождение по домам, в поддержку которого существовал поток педагогического жаргона: общение, делиться, коллектив). Детям надлежало съесть закуску (сок, сухарики) и поиграть на ближайшей площадке. Женя был настроен агрессивно и повторял коронную фразу, что никому не даст играть своими игрушками. Тем не менее в условленное время дети пришли с тремя взрослыми и стали рассаживаться за столами, и вдруг злобный крик: он не сядет на этот стул! Началась дикая истерика. Я поспешно увел его, а Ника осталась с группой.

Я упоминал уже прелестного мальчика, того, который был влюблен и неразлучен с одной из девочек. Позже его мать рассказала нам, что на дне рождения (шестилетии) он вылил на нее и на гостей все самые скверные слова, которые знал. Владел к маю этим языком и Женя: сюда входила сортирная лексика с добавлением вариантов типа дурак, идиот, болван. По-русски он таких выражений не слышал, если не считать подхваченного в Остии у Петиного отца слова «дуралей», которое казалось ему грозным ругательством и от которого он образовал еще более грозное, на его взгляд, оскорбление дуралейчик. На детской площадке (естественно, в моем присутствии и полностью защищенный), встретив мальчиков гораздо более старших, чем он, он почему-то начинал задирать их. Те только смеялись и добродушно отругивались.

Меня пугала мысль о повторении недавнего визита. Я боялся еще одного скандала или позора по образцу зощенковской «Елки», кстати сказать, хорошо Жене известной из Никиного