Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

допытываться, почему у Д. грязный язык? Я ему объяснил, что у Д. в тот момент были либо руки грязные, либо зубы нечищенные, но он остался не вполне удовлетворенным моим ответом.

У нас появился персонаж мистер Ауч (ouch! – это междометие, то, что говорят, когда больно). Разговоры о нем включали два вопроса:

– Он в очках? (Очки я Аучу надел по звуковому сходству с ауч.)

– Да, в очках, он всегда в очках.

– Он толстый?

– Довольно-таки.

– Что он вчера ел на десерт?

– Булку с вареньем (или что угодно из Жениного меню накануне).

– Так это я и есть Ауч!

– Нет, что ты! Разве у тебя есть «фольксваген». (Как раз в этот день Ауч уехал на голубом «фольксвагене» с красными сиденьями.)

И рацион этого джентльмена, и подробное описание его машины составляли непременную часть ежедневных, никогда не надоедавших бесед.

В августе, когда Жене было четыре года и три месяца, мы читали (он сам читал!) рассказ о кормящей, очень худой кошке. Он спросил меня, что такое худой. Я объяснил и сказал:

– Вот мама, когда я прихожу после целого дня в университете, всегда говорит: «Какой ты худой и страшный!»

– Почему же ты худой?

– Я худею, когда ты плохо себя ведешь.

– А когда я хорошо себя веду?

– Тогда я поправляюсь.

После этого, когда я сердился на него, он постоянно донимал меня вопросом: «Ты похудел? Ты сейчас худой?»

Разговоры о старости и смерти вспыхивали неожиданно, но регулярно. В сказках постоянно кто-то гибнет. Часто умирает мать и вместо нее появляется мачеха, а потом и ее подвергают лютой казни. Женя задолго до своего четырехлетия спросил меня, умру ли я. Я ответил, что да. Мой ответ так обеспокоил его, что впоследствии я сказал «нет». Он не поверил, и я сочинил теорию, будто, пока он маленький, я не умру – значит, пока он мой ребенок, я буду жить. Он не разобрался в казуистике (теперь уже моей), но потом стал выспрашивать о себе. Тут уж я ему четко объяснил, что дети не умирают. Плохо обстояло дело лишь с «Белоснежкой»: девочка умерла, а потом ожила. «Разве так бывает?» – «Как видишь».

Одни и те же вопросы возникали по много раз. «Ты умрешь? А я?» Я неизменно отвечал: «Нет». «А что будет, если я прыгну с моста? Я не захлебнусь: я закрою рот и заткну нос руками. А на дне рыбы меня съедят?» Я терпеть не мог этих разговоров, реагировал вяло и тему не развивал. Как и во всяком городе, у нас есть мост самоубийц, не чета знаменитому Бруклинскому, но его вполне хватает на несколько человек в год. Некоторых удается выловить и спасти, Женя об этих вещах, разумеется, ничего не знал; его вопрос имел умозрительный характер.

И снова за старое. «А где твой папа? Почему его убили? А меня, когда я вырасту, тоже убьют на войне? Давай пойдем на войну вместе. Хорошо? Мы всех врагов трахнем по голове [в мое время трахать либо еще не приобрело того единственного значения, которое закрепилось сейчас, либо было мне неизвестно], снесем на мост и сбросим их в Миссисипи. Мы их трахнем по голове живыми, а когда сбросим их, они утонут и погибнут. И тогда они уже не смогут нас убить». К счастью, эти планы не осуществились.

Во время одной из прогулок мы наткнулись на здание с надписью Food School. Что за школа? Food значит «еда».

– Ну вот, – сказал я, – сюда мы и пошлем тебя учиться, и станешь ты пищевиком или поваром.

Женя неожиданно рассердился и даже заплакал.

– Я не хочу быть поваром!

– А что же ты хочешь?

– Я хочу, как ты, работать в университете. Давай вместе работать в одной комнате. Хорошо? И будем каждое утро ходить в университет за руку. Мы заработаем много денег и купим лодку и яхту и пластинку «Mэри Поппинс».

Как говорилось, для полного счастья Женя в то время нуждался в трех вещах (в указанном ниже порядке): в пластинке «Мэри Поппинс»; яхте, на которой нас однажды катали знакомые; и в моторной газонокосилке. Стать Жениным коллегой в университете я согласился. Эта перспектива казалась мне более заманчивой, чем поход на войну, где мы «трахнем» всех врагов по голове и сбросим их, еще живых, в Миссисипи, чтобы они, трахнутые, утонули.

Читаем у Толстого: «Была зима, но было тепло». Женя: «Ага, понимаю! Эти дети жили во Флориде». Верно: где же еще? Случилось так, что через многие годы он и переехал с семьей во Флориду. Там в самом деле зимой тепло, а в Миннесоте, не защищенной горами от ветров и Северного Ледовитого океана, стоит долгая, не всегда холодная, но снежная зима. В Америке миннесотскими морозами пугают маленьких детей, как букой, и к нам неохотно едут аспиранты, но верхоянские ужасы бывают только на севере штата, ближе к Канаде.

Ника получила водительские права, и мы обрели самостоятельность. То, что мы на своей первой машине не разбились, – чистая случайность. К счастью, в один поистине прекрасный день машина остановилась на красный свет и отказалась продолжать путь. Ее увезли прямо с перекрестка и сдали в утиль. Ника, в отличие от меня человек чрезвычайно компанейский и легко обраставший знакомыми, ездила на какие-то встречи одна. Женя напутствовал ее моими словами (ей ведь сидеть за рулем):

– Ника [не мама!], только ничего не пей!

– Почему маме нельзя ничего пить?

– Потому что у нее нет жажды.

На катке. Все говорят по-английски. Какая-то дама курит (февраль 1977 года; сейчас по всему катку были бы расклеены плакаты: «У нас не курят»).

– Женщинам не полагается курить.

– А я не женщина; я чудовище.

– Я не боюсь чудовищ, – с интонацией заправского Дон Жуана.

И еще:

– До свидания, Дебби-дурочка.

– Я не Дебби-дурочка. Я Дебби Джонсон.

– До свидания, Дебби-красотка!

Откуда это у него?

Из инсценировки «Малыш и Карлсон» (пластинка) Женя больше всего любил фразу: «Дело житейское». Сопоставляя разные летающие существа, он спросил меня: «Карлсон – эльф?»

Эльфы явились в его мир из финала «Дюймовочки» (тоже пластинка). Были у нас и стихи Маршака в исполнении Игоря Ильинского. В одном из них рассказано, как семья, погрузив весь скарб на грузовик, поехала на дачу, и им показалось, что из корзины выпрыгнул кот. Машину остановили и отправились на розыски, и все, кто отправился на охоту, вернулись с котом. Об одном из них сказано: «Хороший кот, пушистый кот, но, к сожалению, не тот». Долгое время Женя забирался на Никин стул и, устроившись сзади, трепал ее за волосы и приговаривал: «Хороший хвост, пушистый хвост, но, к сожалению, не тот».

А когда наш репертуар обогатился Крыловым, присказка сменилась другой: «За кошачье приняться ремесло».

– Вороне где-то Бог послал кусочек сыру.

– Как послал? В посылке?

Этот способ «почтового отправления» Жене был известен хорошо. Из