Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

книгами, ни пианино, ни даже мебелью. Весь скарб, включая продавленный диван (на нем спал не пришедший с фронта отец), ветхий платяной шкаф с отваливавшейся дверцей, кровать матери с блестящими шишечками и моя кровать, не годился даже для инсценировки горьковской ночлежки, но другие не имели и такого, и дома их, в отличие от нашего, были разбомблены. Книги (кстати сказать, подобранные с большим пониманием дела) стояли на открытой этажерке и дожидались нас. Житкова, повторяю, почему-то среди них не было. Скорее всего, он поехал с нами на Урал и там пропал.

Никогда нельзя угадать, какие сокровища могут храниться в большой американской библиотеке. В Миннесотском университете лежало без движения именно то, 1939 года, издание «Что я видел», присланное по обмену из Москвы. Запомнил я оттуда только прозвище героя «Алеша-почемучка» и с удивлением перелистал объемистое сочинение – путеводитель для ребенка по стране и по миру вещей. Алешу сопровождает мать, дура с кругозором ее четырехлетнего сына. На несколько лет эта книга осталась для Жени самой любимой; он бесконечно перечитывал ее.

Решив, что с русской грамотой все в порядке, я, как и собирался, показал Жене английские буквы. Начало шло со скрипом, но через три месяца он справился с основами дикой английской орфографии, стал с интересом читать заглавия разбросанных по всему дому книг и удивлялся, что немецкие слова не складываются для него в узнаваемое целое. Впрочем, он с голоса выучил название трехтомника братьев Гримм и по картинкам мгновенно угадывал известные ему сказки. Его способности к языкам можно было заметить уже тогда. Позже, видя его успехи во французском и испанском, многие говорили, что Женя пошел в меня. Увы, нет. Женя пошел в проезжего молодца. Чтобы овладеть языком, мне надо его выучить, а он хватал многое из воздуха. Пристрастившись впоследствии к опере, он мог прилично беседовать с итальянцами, а когда мне всерьез понадобился итальянский, я купил учебник, хотя слышал те же оперы, и не раз. К сожалению, если не иметь в виду карьеру филолога, переводчика или преподавателя (все равно на каком уровне), с языками нечего делать. Женя стал адвокатом, и языки ему, кроме как в путешествиях, не понадобились. Я, конечно, не имею в виду русский.

Мы слушали пластинку «Детский альбом» Чайковского – никакого энтузиазма, но случилось, что, гуляя вдоль реки, мы съели по банану и за неимением урны закопали шкурки в прибрежный песок. Женя прокомментировал: «Похороны куклы».

«Шехерезада» по местному радио. Женя хорошо понял программную музыку. Услышав, как бурлит море и идет сражение, он сказал: «Это кикимора нападает на людей», – реминисценция из пластинки «Аленький цветочек». Только отзвучала сюита, Женя выглянул в окно (дело было летом) и крикнул нашему соседу, его сверстнику: «Иан, я слушал „Шехерезаду“!» – «Ничего ты не слушал», – буркнул Иан и поехал дальше на своем велосипеде. Впоследствии его мать жаловалась, что подобные заявления травмируют ее ребенка.

На столе лежат три ложки или остались три дольки апельсина. Женя раскладывает их в определенном порядке и разыгрывает действие из «Трех медведей». А у соседки он пошел к столу и пересаживался со стула на стул, сопровождая свои действия цитатами из той же сказки. В летней школе детей повели в музей, где Женя впервые увидел вигвам. «Плохой дом, – пояснил он, вернувшись домой, – из соломы. Волк легко бы его сдул». Эта мысль так понравилась ему, что он долго сравнивал наш каменный домик с деревянными домами соседей – всегда в нашу пользу. Чуть позже он увидел печку, которую топят дровами (нашу, дачную, он, конечно, забыл): «Посмотри: вот зола», – сказал я. «Я знаю, – ответил он, – здесь спала Золушка».

Летом (пять лет и два месяца) Женя вдруг решил убрать свою комнату. Посмотрев на результат, он остался доволен: «Теперь комната стала без единого пятнышка, как пластинки у Джона». В той семье при наличии трех сыновей пластинки за десять лет служения и впрямь не стали грязней, чем были когда-то в магазине. И на ту же тему: «Хочу, чтобы белье было как Олин фартук». Оля – персонаж рассказа из «Родной речи». На развилке: «Давай я пойду сюда, а ты туда». Так поступают братья во многих сказках. На опушке лежит мертвая полевая мышь. Женя, не испытывавший никакого почтения перед смертью, кроме литературной, собирался на мышь наступить (чего бы я ему не позволил), а потом заметил: «Мышь, как в Дюймовочке» (там, правда, полумертвая ласточка и живая мышь, но ассоциацию я одобрил).

Из всех каш Женя больше всего любил манную. Никин отец, главный кашевар, варил ее с тыквой, о присутствии которой легко было догадаться по желтому цвету. На другую кашу Женя не хотел и смотреть. Но нужный ингредиент бывал не всегда, и, чтобы спасти положение, дедушка придумал, что существует тыква двух цветов: желтая и белая, – так что иногда подавалась каша с одним видом, а иногда – с другим. Женя вполне удовлетворился этим объяснением, но самое потрясающее, что, растеряв в младенчестве почти все воспоминания о прошлом, эту мелочь, как и банан тети Мани, он не забыл, и уже в Америке, когда видел на рынке или на грядке тыкву, всегда отмечал, что она желтая. Белая так нам и не попалась.

Мальчик с фамилией Bear. «По-русски его бы, конечно, звали Медведь», – заключил Женя. Я согласился, но предположил, что, пожалуй, в России он был бы Медведевым, а вот украинцу окончание бы не понадобилось. Об Украине мы уже знали из Житкова. Мои каламбуры он начал понимать очень рано и ценил словесные игры на обоих языках. Продолжались и стишки: «С прогулки тетя Лина / Мимо шла из магазина». «Тут сказал ему мужчина: „Вот тебе большая шина“». «Женя был на горке, / А мышка была в норке». «Мы поедем по реке / На большом грузовике». «Джон, выйди вон». «Едет, едет автобус, / На площадке просто трус».

Все дети обнаруживают несуществующие связи между словами. Из Жениных изобретений: барракуда называется так, потому что барахтается; хорек – это маленький хор; пещера от слова «пища»; жеребенок от слова «жирный». То, что хорьки не поют, что в пещерах не кормят, а жеребята как раз не жирные, ничуть не смущало его. Рычаг, как он предположил, рычит. С грибами все обстояло еще благополучнее: белые грибы белые, подберезовики растут под березами, а подосиновики – под осинами; боровики же называются так, потому что их едят боровы. Он догадался, что дядька Черномор живет на Черном море. Я часто говорил ему стишок из Маяковского: «Пока другая детвора чаёвничает, вставши», – и Женя сочинил