В годы большевисткого подполья - Петр Михайлович Никифоров

Мы созвали общее собрание членов профсоюза, на котором было переизбрано правление союза, так как оно не справилось со своими задачами. Вновь избранное правление предложило пароходным обществам заключить коллективный договор с профсоюзом и ликвидировать систему подрядчиков. Пароходные общества отказались. Тогда грузчики прекратили работу и вышли на демонстрацию. Это подействовало. Пароходные компании сдались.

Керченская полиция, узнав меня на демонстрации грузчиков, стала выслеживать. Но я редко показывался в людных местах, и ей долго не удавалось установить место моего пребывания.

Несмотря на мою осторожность, меня в се-таки арестовали. Я шел по Воронцовской улице среди гуляющих. Незаметно меня окружили четыре шпика; один шел впереди, другой — позади, а двое схватили меня за руки и доставили в полицейский участок, к приставу Гольбаху. В тюрьму меня не отправили, а «в порядке установления личности» держали в участке. (Гольбаховский участок представлял собою и местное отделение охранки.) В течение месяца наводили справки. Волости, в которой выдан был мой паспорт, вообще не существовало, и меня могли судить за бродяжничество.

За принадлежность к партии судить меня было трудно, потому что никаких документов при мне не обнаружили.

Чтобы установить мою личность, охранка решила поприжать кое-кого из лиц, общавшихся со мной. Вызвали на допрос Василия Петрова, у которого я раньше жил. В участке его били, и он умер во время допроса. Официально было объявлено, что Петров скончался от разрыва сердца.

В знак протеста против расправы с Петровым рабочие Керчи устроили массовую забастовку и демонстрацию во время похорон Петрова. Полиция пыталась разогнать демонстрантов и открыла стрельбу.

В ту же ночь были произведены массовые аресты. Участки переполнились. В мою камеру посадили несколько человек. Прошел слух, что грузчики хотят разгромить участок и освободить нас. Один из полицейских сообщил мне по секрету, что ночью меня переведут в тюрьму. Я решил немедленно бежать. Среди арестованных — оказался староста грузчиков. Парень он был сильный, высокого роста. Он согласился мне помочь, и мы условились о наших действиях.

Как только нас вывели во двор, мы направились к сараю, я вскочил на плечи моего товарища, а оттуда — на крышу сарая и на стену. Во дворе стояли трое часовых. Они так растерялись, что открыли стрельбу не сразу. Я благополучно спрыгнул с высокой ограды и промчался по узким переулкам к окраине города. Здесь я спрятался среди зелени, на огороде. Солнце уже скрылось. Лопухи прикрывали меня своими широкими листьями, как зонтами. Я прижался к теплой земле, сердце радостно билось.

Послышался конский топот. Полиция галопом пронеслась по улице. Я не шелохнулся, пока топот не замер вдали. Ночь по-южному внезапно опустилась на землю. Небо засверкало яркими звездами. В кустах засвистал соловей. Я осторожно поднял голову и огляделся. Было тихо, но мне все чудилась близкая опасность. Я опять лег, успокоился и пополз по борозде, не поднимая головы. У низкого каменного забора осторожно приподнялся, прислушиваясь. Стоял, не двигаясь, минут десять, потом перелез через забор и, прижимаясь к стенам, пошел к центру города. Скоро я достиг квартиры студента Васильева, члена нашей партийной организации. Постучал в окно. Старушка, мать Васильева, увидев меня, тихо вскрикнула и побежала открывать дверь. Она уже знала о моем побеге, дала мне чистую одежду и хотела уложить спать.

— Вы усните, а я вас постерегу.

Я отказался и решил дождаться прихода ее сына. Васильев скоро пришел и, увидев меня, обрадовался.

— Вот здорово ты их обставил! — воскликнул он. — Всё вверх ногами переворачивают. Идут обыски, облавы. А ты вон, оказывается, где!

— Раз полиция пошла облавой по подозрительным квартирам, значит и у тебя скоро будут, — ответил я. — Надо уходить.

— Пожалуй, верно. Надо тебе перекочевать на окраину, в Еникале. Там наших мало, и полиция едва ли туда скоро бросится.

Васильев повел меня в Еникале и устроил там у одного рабочего. В ту же ночь полиция нагрянула к Васильевым. При обыске была обнаружена выпачканная в земле одежда. Хотя это прямым доказательством не могло служить, все же полицейские насторожились и весьма тщательно допрашивали старушку и ее сына.

В течение двух недель я скрывался, переходя из одной части города в другую.

Наконец сговорились с грузчиками-грузинами; они взялись переправить меня на пароход и отвезти в Новороссийск. Пришел седой старик, немного говоривший по-русски. Он принес мне рабочее грузинское платье и сказал, что я с грузом пройду на пароход, а там есть свои люди — они укроют. До Новороссийска поедет провожатый, который передаст меня новороссийским грузчикам, и они выведут меня на берег.

Пароход уходил в тот же день, и старик торопил меня. Я переоделся, и мы отправились на пристань. Старик подмазал мне лицо мукой, дал мне револьвер, попросив тут же заплатить двадцать копеек, что меня весьма удивило. Оказывается, дарить оружие по кавказским обычаям нельзя, можно только продавать.

Грузчики грузили на пароход муку.

— Как, сила есть? — спросил старик.

— Силы хватит.

Старик кивнул головой рабочим. На голову мне накинули мешок, который закрыл мне часть лица, и ловко подали на спину куль муки. Я пошел в цепочке грузчиков на пароход. За мной, тоже с кулем муки, шел старик. На пристани стояли помощник пристава и агент, мирно беседуя в ожидании, когда на пароход пойдут пассажиры. На грузчиков они не обращали внимания.

Я прошел мимо. На пароходе, сбросив мешок, я оглянулся. Старик стоял на палубе. Он кивнул мне, я пошел за ним. Мы спустились к кочегарам. Один из них подошел к нам. Грузин познакомил нас и сказав мне:

— Ты будешь кочегаром.

Пожал мне руку и ушел. Кочегар пригласил меня в кубрик и дал парусиновый костюм. Я переоделся и взял в руки лопату.

Когда посадка пассажиров закончилась, я пошел в кубрик и стал смотреть на пристань в иллюминатор, наблюдая за помощником пристава и сыщиком. Пароход дал свисток и отчалил.

Когда прибыли в Новороссийск, кочегар предупредил меня:

— Жди, я скоро приду.

Через несколько минут он вернулся в кубрик с двумя грузчиками. Я переоделся в мою старую одежду, и мы пошли в трюм. На меня взвалили тюк с шерстью, и я вместе с грузчиками сошел с парохода. Из склада меня проводили в казарму грузчиков, где я пробыл до вечера. Вечером ушел на явочную квартиру, тепло простившись с грузчиками. Так я благополучно вырвался из рук керченской полиции.

В БАКУ

Из Новороссийска я поехал в Тифлис. Тифлисский комитет направил меня в распоряжение