В годы большевисткого подполья - Петр Михайлович Никифоров

— Кого надо?

— Веретенников дома?

— Рядом, дальше! Лезут тут…

Я быстро ретировался, а калитка захлопнулась. Проплутав по улицам, я вышел к вокзалу.

Жара в Красноводске была страшная. Сначала, после холодной ночи на пароходе, я весьма обрадовался теплу, но скоро почувствовал, что буквально жарюсь.

Пока на станции составлялся поезд и пассажиры томились на перроне, я, не вылезая, сидел в прозрачной воде бухты. Наконец поезд подали и открыли кассу. Пассажиры взяли билеты, и поезд двинулся по пустыне, которая начиналась сразу же за городом. Горячий ветер поднимал облака раскаленной пыли. Она проникала во все щели вагонов. Во рту пересохло. Воду из баков сразу же всю выпили.

Поезд шел быстро. Я сел на подножку вагона, но и здесь было душно от горячего ветра. Горы тонули в мареве, уходили назад. Но вот впереди показались густые зеленые рощи и заблестела вода. Все обрадовались и закричали: «Вода, вода!» Но сколько мы ни ехали, доехать до воды не могли.

Это был мираж. Призрак воды в тенистой роще только увеличивал страдания. На редких станциях воды давали по кружке на человека. Вдали виднелись караваны верблюдов. Казалось, что они плывут по воздуху, а не шагают по земле.

Но вот Ашхабад. Город утопает в густой зелени. Поезд остановился. Люди, как безумные, набросились на воду, на дыни, на виноград.

В Ташкент мы ехали уже в лучших условиях: частые оазисы смягчали жару, на станциях можно было получить воду и купить виноград. Все же к концу пути я совсем изнемог и в Ташкенте с трудом добрался до постоялого двора. Узбек отвел мне место на циновке под тенистым карагачем. Я лег и сейчас же потерял сознание.

Когда я очнулся, узбек радостно закивал мне и побежал к калитке, зовя кого-то. В калитку вошел полицейский. «Ну, — думаю, — пропал!»

Полицейский приблизился ко мне.

— Ага, проснулся! Солнышко-то, оно здесь того, сердитое!

Я не понимал, в чем дело, и с удивлением смотрел на полицейского.

— Чего ты, как чумной смотришь? Удар с тобой был солнечный, вот что. На, смотри, все ли деньги

Полицейский подал мне кошелек, где было рубля полтора денег, и паспорт, за судьбу которого я особенно боялся.

— Чайханщик сказал, что ты очумел, и сдал мне твой бумажник. Три дня ты валялся. Часто здесь это бывает. Иные не выдерживают, в больницу увозим. А ты выдержал. Голова, значит, крепкая. Из Красноводска, что ли?

— Из Красноводска.

Я дал полицейскому двадцать копеек, поблагодарил его. Он ушел на свой пост. Я попросил у хозяина чаю. Молодой узбек быстро принес мне чайник, пиалу и круглую лепешку.

Я с удовольствием выпил весь чай и съел лепешку. Попросил узбека оставить за мной место под карагачем, а сам пошел осматривать Ташкент и искать работу. Ташкент поражал меня своими контрастами. Новый, город — с его особняками и дворцом и Старый город — с дувалами и минаретами, чадрами, тюрбанами и верблюдами. Старый город — древний, таинственный, настороженный. В нем — узкие переулочки, кривые, извилистые, как тропы в лесу; глухие заборы и дома без окон на улицу. На крышах домов, как привидения, появляются женщины в чадрах и смотрят на вас сквозь черные волосяные сетки.

Пробродив безрезультатно по Ташкенту несколько дней, я зашел на хлопкоочистительный завод Юсуфа Давыдова, затерявшийся в узких улочках Старого города. Тут я поступил на сборку только что полученных новых хлопкоочистительных машин. Проработал я у Юсуфа до рождества. За это время мне удалось установить связь с ташкентской партийной организацией. Был два раза на собраниях у железнодорожников.

Я заработал немного денег и решил перебраться в Самару, чтобы там прочно осесть. Перед самым отъездом, когда я был в городе, в моей квартире произвели обыск. Меня предупредила об этом дочь рабочего, с которым мы вместе жили. Расчет я уже получил и, не медля ни минуты, пошел в комитет, где мне дали явку в Самару, и отправился прямо на вокзал, не купив даже необходимой одежонки. Поехал, в чем был на работе: в летних чувяках, засаленных брюках и таком же засаленном пиджаке. Хотя был уже конец декабря, но в Ташкенте зимы совсем не чувствовалось.

Когда мы подъехали к Аральску, я понял, какую совершил ошибку, не купив себе одежды.

В Самаре я слез с поезда и пошел на явочную квартиру. Мороз обжигал меня, как огонь. Прохожие с поднятыми, покрытыми инеем воротниками удивленно оглядывались на меня.

Хозяйка явочной квартиры сначала испугалась меня, потом принялась отогревать. Особенно пострадали мои уши и ноги. Ноги пришлось оттирать снегом.

Самарцы приодели меня и устроили на работу в техническую контору по установке электромоторов. Народу в конторе было немного. Мы с пожилым монтером работали на установке лифта в гостинице. Работать в одиночку, без связи с массой рабочих, мне не хотелось. Товарищи попытались устроить меня в железнодорожные мастерские, но, как ни старались, ничего не вышло: не могли достать справки о благонадежности. Меня опять потянуло в Крым, к грузчикам и портовым рабочим.

На мою радость было получено от Центрального Комитета партии указание направить работников в Севастополь. Мне предложили поехать в распоряжение Крымского комитета РСДРП. Я с радостью согласился.

В Симферополе меня устроили на электростанцию Шахвердова, поручив вести работу среди местных рабочих.

В Крымском комитете я встретил новых, незнакомых мне людей. Здесь было уже два провала. Были обнаружены склады оружия, раскрыта типография. Всех прежних членов комитета арестовали. Организация только начала восстанавливаться.

Однако в Симферополе я долго не продержался, хотя работу среди городских рабочих уже немного наладил. Однажды я был неожиданно схвачен на улице. Квартиры, а также места моей работы охранка не выследила. Меня настиг агент керченской охранки, знавший меня в лицо. При допросе я не указал ни моей квартиры, ни места работы. Паспорт находился в конторе электростанции, и я назвался по-старому Петром Малакановым. Под этой фамилией я не был прописан, и квартиру мою обнаружить не удалось. Меня сейчас же перевели в симферопольскую тюрьму и заковали в кандалы. Я спросил начальника тюрьмы, почему меня заковывают.

— Вы бежали из места заключения. Заковываем вас по предписанию прокурора.

Так впервые я оказался в цепях.

Я был заключен в подвальную одиночку. Окно с толстой решеткой — высоко под потолком, наравне с землей. Я видел ноги прогуливающихся арестантов.

Кто-то заглянул в окно и спросил:

— Как ваша фамилия?

— Малаканов, — ответил я.

Так у