Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Вот видите!»
«… Но, говорят, — продолжила девушка, — что-то всё же случилось. Что-то очень некрасивое, скандал! Понятия не имею, что! Крики «Помогите!» из окна, бой посуды, звонки его жене…»
«Это вы пересказываете?» — уточнил я.
«Это я гадаю на кофейной гуще. Никто точно не знает, кроме самой Марты и, кажется, ещё одного человека в нашей группе. Я — не знаю. А очень хотела бы докопаться до правды!»
«Адочка, милая, я вас прошу, можно сказать, умоляю: оставьте вы эти ваши раскопки!» — взмолился я.
Девушка посмотрела на меня хмуро, искоса. Спросила:
«Это что, цеховая солидарность?»
«Нет, не цеховая! Зная Марту, могу предположить, что ей и так было больно от всей этой истории. А вы собираетесь её, историю, снова вытащить и прилюдно полоскать, чтобы сделать ей в два раза больнее. Вы слышали, чтó Марта после эксперимента с Наследником в сердцах бросила про свою жизнь, мол, ну её совсем? — разгорячился я. — Вы это слово слышали? Если она из-за вашей неуёмной жажды справедливости наложит на себя руки — кто будет виноват?»
Ада дрогнула, отвела взгляд. Нехотя согласилась:
«Хорошо, я… подумаю. Но мои мотивы вы, по крайней мере понимаете? Во главе факультета не должен стоять, как его по-русски, абьюзер. Это нечестно, несправедливо и даже не по закону. Поэтому свою тихую революцию, предупреждаю, я буду делать. Начну прямо сегодня. Сейчас вернусь к группе и предложу создать площадку для замера рейтинга педагогов. В масштабах вуза, имейте в виду!»
«Ох ты, ох ты… А работа над проектом как же?»
«Ради такого дела подождёт и проект! После нагоним, я вам обещаю».
«А мне что делать?» — спросил я.
«А вы пойдёте домой, — припечатала собеседница. — Как вы не понимаете, Андрей Михалыч? — изумилась она моей недогадливости. — Надо изобразить видимость того, что мы пришли к этой мысли полностью сами!»
«Мы?» — снова не понял ваш покорный слуга.
«Мы — студенческая группа», — пояснила девушка.
«Почему? Чтобы мне не прилетело от моего начальства?» — догадался я.
«Правильно, — кивнула Ада. — Заодно и проверим, есть ли в группе «крот». Я беру на себя ответственность, Андрей Михалыч! — разожглась она. — Я вам желаю только добра! И я, черт побери, имею право как неравнодушный человек создать независимый рейтинг педагогов! Не пробуйте меня остановить, я всё равно это сделаю! Кстати, о чертях: что это вы там сказали Бугорину про себя как бывшее духовное лицо?»
«Долгая история…»
«Хорошо, в другой раз. Даже вот как поступим: сейчас отправлю вам вашу Настю. Берите её под ручку, езжайте на кафедру и занимайтесь чем-нибудь у всех на виду. Консультируйте её по диссертации, или ухаживайте за ней, хоть анекдоты травите, главное, чтобы публично!»
«Зачем? — снова не догадался я и, чтобы разрядить обстановку, прибавил: — Да, Алексан-Фёдорыч, я туповат в искусстве интриги, так уж потрудитесь объяснить!»
«Чтобы у вас было алиби! «Зачем… «» — передразнила она меня.
«О, алиби! — я не мог не улыбнуться. — Неужели нам нужно пользоваться уже уголовной лексикой?»
«Кто знает, к чему всё придёт, — буркнула девушка. — До завтра! Я не слишком была резкой? Если что, извините! Я ведь для общего блага…»
[19]
— Не знаю в подробностях, чем занималась группа вечером той среды без меня, — говорил Могилёв. — Даже и не хотел бы знать! Сразу после ухода старосты я позвонил Насте и действительно пригласил её спуститься.
Девушка, само собой, потребовала подробного рассказа и, пока мы шли к остановке троллейбуса, слушала меня очень внимательно.
«Ваш «Керенский» очень умён, — подвела она итог. — И даже немного… в общем, он как холодный сквозняк в комнате, от него начинаешь ёжиться. Мне бы и в голову все эти ужасы не пришли… а ведь я её старше на три года!»
«Ты не огорчайся! — утешил я её. — Я старше «Керенского» на целых семнадцать лет, но мне это всё тоже не пришло бы на ум».
От идеи ехать вдвоём на кафедру, чтобы обеспечить «алиби», моя аспирантка, однако, отказалась, словами вроде следующих:
«Глупости! Ну подумайте сами, Андрей Михалыч: мы же придём вдвоём! Вам нужны лишние пересуды за вашей спиной?»
«Я не боюсь таких пересудов, — откликнулся я. — Верней, я к ним совершенно равнодушен».
««Он равнодушен», поглядите-ка… А я равнодушна? Меня вы спросили? У меня, между прочим, молодой человек есть. «Жених» по-вашему, по-дореволюционному».
«Анастасия Николаевна, извините! — смутился я. — Не подумал…»
«Не извиню. Вы… меня проводите до моего дома? Здесь недалеко».
«А как же жених?»
«Он не узнает, — лаконично сообщила Настя. — И вообще ему до моей работы, похоже, нет никакого дела… Вы — бывший священник? Я сегодня первый раз об этом услышала».
«Да, представьте себе, точней, бывший иеромонах».
«Вот, снова на «вы»: это даже грустно! — огорчилась девушка. — С вами нужно держать ухо востро! А то скажешь вам глупую шутку — и вы сразу же втягиваетесь в себя, словно черепаха. «Анастасия Николаевна, извините!» Может быть, всё-таки «Настя, извини!»?»
«Мне несколько неудобно говорить «ты» взрослой привлекательной женщине», — признался я.
«А в прошлую пятницу почему было удобно?» — требовательно спросила она.
«Настя, хорошая моя, мужчины не рефлексируют над такими мелочами! Я испугался, что чем-то сильно тебя обидел, и… само сказалось».
Девушка кивнула, ничего не возражая. Мы так и шли рядом молча. Это молчание можно было бы, пожалуй, посчитать неловким. Или, напротив, можно было находить в этой ситуации удовольствие. Я же, не делая ни того, ни другого, продолжал говорить себе, что чисто монашеская отрешённость будет самой уместной. Дамы на многих тренируют навыки флирта, даже и после того, как у них появился близкий человек. Мне-то что с того? Разумеется, узнать про жениха оказалось досадно… но на что я надеялся: на то, что привлекательная двадцатипятилетняя женщина будет избегать отношений? Просто смешно.
У подъезда своего дома Настя повернулась ко мне и вдруг протянула мне свою руку. Я с некоторым удивлением дал ей свою: с удивлением, потому что у нас не принято было так прощаться. Девушка пожала три моих пальца секундным, слабым, почти неощутимым пожатием и негромко проговорила:
«Good-bye, Nicky dear».[37]
Это вхождение в образ, сказал я себе. Вхождение в образ, и ничего больше. Но пора бы уже начать отделять реальную жизнь от нашего эксперимента, прочертить некую границу! Как вот только её прочертить?
[20]
