Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ах, пóлно, Ада, — отмахнулся я. — Что за мысли…»
«Что полно, что полно, Андрей-Михалыч, ах, извините, ваше величество! Вам и тогда сестра жены, неглупая женщина, говорила, что нужно отправить этого «святого чёрта» к дьяволу на рога, а вы и тогда всё благодушествовали! Как хотите, а я собираюсь бороться! Мне, как вы помните, вас в семнадцатом году пришлось арестовать, но, в общем, мы с вами и тогда не поссорились, а о том, что в Екатеринбурге с вами обошлись некрасиво, конечно, соболезную, но я, извините, уже был бессилен, — разумеется, девушка выговаривала всё это с иронической улыбкой, которая, видимо, должна была смягчать её решительность. — Я вам говорю, что нужно сделать два шага. Первый: нам требуется эксперимент».
«Сценический?» — не понял я.
«Да нет же! По выявлению «крота». Надо вбросить какую-то «дезу», что-нибудь глупое, но возмутительное, в присутствии только вас и группы. И если Бугорину станет эта «деза» известна, если он на неё купится, то значит, в группе есть его «крот»».
«Вы пересмотрели шпионских детективов, честное слово… А второй шаг какой?»
«Революция».
[17]
Увидев мой полураскрытый рот, Андрей Михайлович рассмеялся.
— Вот-вот: и у меня, подозреваю, тогда было такое же лицо! — заметил он.
«Революция в методах назначения на должность, — пояснила староста, и я с некоторым облегчением выдохнул. — Вы знаете, что в ряде западных вузов давно внедрён так называемый «студенческий рейтинг преподавателей»? Я собираюсь у нас сделать то же самое. Я считаю, что сотрудники, антирейтинг которых превышает семьдесят пять процентов, не должны назначаться на руководящую должность, любую! Как вы относитесь к идее?»
«Кто же тебе позволит, миленькая моя?» — пробормотал я.
«Некоторые вещи, — объяснила мне Ада снисходительно, как ребёнку, — не позволяются, а берутся, так сказать, явочным порядком».
«То есть это будет неофициальный рейтинг, что ли? — начал я соображать. — Нечто вроде студенческой инициативы? Но тогда он окажется ничтожен, к нему никто не прислушается, или я чего-то не понимаю?»
«Про «ничтожен» мы ещё посмотрим… — протянула Ада. — Конечно, про влияние на университетских бюрократов я не строю себе иллюзий, — сразу оговорилась она. — На совете факультета у нас только совещательный голос, да и то не у всех старост, а только у «старосты старост». Вы слышали про такую должность?»
Я признался в своём невежестве.
«Потому и не слышали, — продолжала девушка, — что она чисто декоративная. Нет, это безнадёжно… Но если группа энергичных студентов узнает, что некто с высоким антирейтингом собрался сесть на место декана, и обратится с «сигналом» в областной департамент образования, на телевидение, в газеты, хоть в прокуратуру, причём обратится не голословно, но предоставит конкретные факты…»
«Так эта группа, глядишь, станет чем-то вроде теневого студенческого правительства?» — ахнул я.
«Точно! Вы так и не сказали, ваше величество, как вы к этому относитесь».
«Отрицательно, Алексан-Фёдорыч, отрицательно».
«Почему?»
«Потому, что студенты приходят и уходят, а сотрудники вуза остаются. Некто может быть плохим популистом, но хорошим управленцем, и наоборот. Такая уличная демократия только повредит всему и развалит налаженную работу».
«Да не в популярности дело! — отмахнулась девушка. — Разве мы, студенты, не имеем права на то, чтобы нами не руководил хотя бы откровенный садист?!»
«Ох, уж прямо и садист! — воскликнул я шутливо. — Послушайте, Ада, мы все не без греха, но я не замечал за Владимир-Викторычем…»
«Вы просто не всё знаете, — оборвала она меня. — Вы прекрасный педагог, и, наверное, царь тоже так, ничего, но именно поэтому вы не всё знаете».
[18]
И дальше староста группы начала рассказывать то, чем, возможно, вначале и не думала делиться. От волнения она закурила и, уже закурив, спохватилась: «Можно?» Я кивнул. Курила девушка, кстати, отнюдь не изящные женские сигареты и уж тем более не электронные, а обычный мужской табак, едва ли не «Беломор».
Говорила она такое, что самому было впору задымить. По словам Ады выходило, что в прошлом году, в момент памятного экзамена, того самого, на котором группа сто сорок один не получила ни одной «четвёрки», всё сплошные «удовлетворительно» и «неуды», мой непосредственный начальник уже после выставления оценок пригласил в кабинет всю группу и буквально смешал студентов с землёй. Орал на них так, что оконные стёкла дрожали. Пара девушек вышла из кабинета в слезах. Но и это, по словам Ады, можно было стерпеть. Беда в ином. В чём же? В том, пояснила она, что этот разнос совершился после знаменитого анонимного письма, получив которое, завкафедрой и повёл себя вот так, «чисто по-бабьи», согласно её же характеристике. (Замечу: кто написал письмо, она мне не открыла и не подала виду, что автор ей известен.) Однако и само письмо тоже имело свои причины. Какие же? А очень простые: безобразное поведение моего прямого начальника по отношению к Марте, о котором будто бы все знали. К Марте? — опешил я. Почему именно к Марте?
«Да потому что он её домогался, — заявила мне староста, не моргнув глазом. — Приглашал домой на консультации по курсовой в отсутствие жены».
«Из одного не следует другое», — только и нашёлся я.
«Ах, Андрей Михалыч… — вздохнула Ада. — Скажите-ка мне, если уж у нас пошёл такой разговор: вам когда-нибудь студентки на экзамене предлагали за оценку «встретиться в другом месте»? Можете не отвечать, не настаиваю».
«Да, — признался я. — Было однажды».
«А вы — что? Я — никому, не бойтесь».
«Отказался, выставил «три» и отпустил с миром».
«Верно! — весело воскликнула староста. — А я даже знаю, кто, в каком году и на каком предмете!»
««Информация поставлена у нас хорошо», — пробормотал я цитату из «Служебного романа», вытирая невольную испарину со лба. — Уф… Так что, меня тогда провоцировали?»
«Да нет же! — пояснила Ада. — Никакая не провокация, а просто девочка-дура. Хотя мне-то что: её дело… Но про вас я и не сомневалась в том, что вы бы не воспользовались, — безапелляционно сообщила она. Я промолчал. — А про Владимир-Викторыча: вы уверены, что он бы отказался?»
«Одно дело — не отказаться, а другое — самому настаивать, — всё же заметил я в защиту коллеги. И прибавил: — Бог мой, какие циничные разговоры мы ведём…»
«Надо или жить безупречно честной жизнью, и тогда можно вздыхать про цинизм этих разговоров, или, если нет такой жизни, не прятать голову в песок, —
