Первая клетка. И чего стоит борьба с раком до последнего - Азра Раза

тромбоциты вернулись к уровню около 100 000 на микролитр, но было ясно, что лечение все же слишком токсично для костного мозга. Мне нужно было придумать что-то другое. Я предложила укороченный цикл из двух-трех дней “Дакогена” вместо “Вайдазы” параллельно с тем же “Ревлимидом”. К этому времени Китти не получала “Дакоген” более пяти лет. Она прошла несколько таких циклов, и повторная биопсия показала, что состояние Китти продолжает стабилизироваться.

Однако сразу после пятого цикла у Китти вдруг поднялась температура, и она попала в больницу. Там она пробыла долго – у нее нашли пневмонию, которая не поддавалась лечению антибиотиками, однако отреагировала на противогрибковые препараты. Из легких у Китти откачали больше литра жидкости. Постепенно пациентке стало лучше, и после нескольких недель в больнице ее выписали домой.

В феврале и марте 2016 года у нее в крови находили всего 1 % бластов. К маю их стало уже 10 %. В июне около 40 %. Отчасти этот рост объяснялся инфекциями. Кроме того, она получала фактор роста лейкоцитов “Нейпоген”. Мы решили подождать. У лейкоза есть и другие способы заявить о себе. Но когда Китти поправилась после пневмонии и перестала принимать противогрибковые препараты и фактор роста, число бластов в кровотоке продолжило повышаться. От очередной биопсии она отказалась.

В июле 2016 года Китти исполнилось 80 лет. Она не ожидала, что доживет до этого дня. Ей было приятно. Хотя делать очередное исследование костного мозга она не пожелала, но была готова лечиться. Я перевела ее на сочетание “Дакогена” с другим химиотерапевтическим препаратом – так называемым “6-Тиогуанином”, однако в таких малых дозах, что их можно было считать гомеопатическими, поскольку такое лечение могло с большой вероятностью вызвать опасное снижение уровня лейкоцитов и еще сильнее подавить иммунную систему. Трудно нащупать грань между истреблением лейкозных клеток и отравлением пациента агрессивными цитотоксическими препаратами. После первого курса, на третьей неделе августа 2016 года, Китти опять попала в больницу с высокой температурой и прогрессирующей пневмонией. На этот раз ее госпитализировали на три недели и выписали 14 сентября, назначив и противогрибковые средства, и антибиотики, и противовирусные, и “Флагил”. Это была беспощадная сокрушительная атака на все органы в ее и без того истерзанном, изнуренном организме. У Китти внезапно пропало чувство вкуса. Она с изумлением говорила мне: “До сих пор я и не подозревала, какую огромную роль в аппетите играет вкус”. Она перестала есть и заставляла себя проглотить разве что немного ненавистной для всех смеси Ensure Plus. И продолжала терять вес.

Двенадцатого октября 2016 года мы повторили биопсию костного мозга и обнаружили, что там уже 78 % бластов. Я лечила Китти “Дакогеном” и “6-Тиогуанином” три дня – с 19 по 21 октября. Она перенесла лечение хорошо. Увы, оно не помогло. Число кровяных клеток резко падало. Время шло, показатели не улучшались. Потом медленно и грозно стало расти число бластов в крови. Когда уровень лейкоцитов начал быстро повышаться, Китти была так слаба, что не перенесла бы высокодозную химиотерапию; я начала лечение другим препаратом для химиотерапии – он называется “Гидроксиуреа”, и его применяют перорально.

Ложиться в больницу Китти отказалась. Раз и навсегда.

* * *

Никогда дуализм тела и разума не проявляется так остро, как на финишной прямой, когда шаги приближающейся смерти с каждым днем слышны все громче. Затянувшаяся битва сначала с МДС, потом с ОМЛ – мучительная, изнурительная, выматывающая – подходила к своему пыточному финалу. От Китти будто бы враз осталась половина. Она была измождена. Позвала сестру и сына попрощаться. Приехала на последнюю встречу со мной в крошечной комнатке для консультаций. Обожаемый сын Китти молча глотал слезы. Все казалось искусственным, словно театральная постановка, – наши позы были нарочито выразительны, как будто мы играли отрепетированные роли на сцене. Китти была хрупкой, ссохшейся. Модный наряд болтался на ней саваном, подчеркивал скелет. Она сидела напротив меня, собравшись с остатками душевных сил, неведомо как сохранившихся после всего пережитого в потайных уголках души, и говорила медленно и взвешенно, с немыслимым достоинством.

– Я не могу есть, не могу ходить, не могу читать, – проговорила она. – И не хочу. У меня нет ни малейшего желания делать что бы то ни было. Весь день мне хочется только одного – спать. – Она глубоко вздохнула. – Я умираю.

Китти обратилась в хоспис.

Она умерла весной 2017 года.

Смерть доконала ее тысячей булавочных уколов.

В эти предзакатные дни о Китти нежно заботился сын. Поначалу мы каждый день говорили по телефону. Потом Китти так ослабела, что уже не могла говорить, и наши долгие разговоры утратили интерес, стали вымученными. А потом у нас кончились темы. Как-то вечером я ехала в такси, которое пробивалось сквозь пробки на Пятой авеню (опаздывала на встречу в Верхнем Ист-Сайде), и тут у меня зазвонил мобильный. Это был ее сын. Он не сразу смог заговорить и сначала сглотнул.

– Доктор Раза, спасибо за все, что вы сделали.

Ему не нужно было ничего объяснять. Я смотрела на спешивших мимо пешеходов, на столпотворение машин, желтых такси, автобусов, смотрела, как одинокий постовой размахивает руками, чтобы разогнать жуткую пробку. Вокруг меня все было прежним. Изменились мои глаза. Пестрая картина Центрального Манхэттена подернулась пеленой тоски. Я услышала голос Китти, каким он был на нашей первой встрече восемь лет назад.

Мы встретились в тесной, душной, стерильной комнате для консультаций на девятом этаже Павильона Герберта Ирвинга. Китти, с ее ослепительной улыбкой, тонкими чертами лица, ясными голубыми глазами, роскошной кудрявой шевелюрой цвета соли с перцем, тоненькая, в стильной свободной льняной блузке и мешковатых брюках, с книгой в руках. Я обратила внимание на ее оригинальные сандалии – кожаные, коричневые, с ремешками, обвивающими ногу до середины икры, и с удобными на вид круглыми носами в дырочках для воздуха.

– Любите ходить пешком? – спросила я.

– Обожаю, – ответила она. – А вы?

– Я бегаю, – сказала я. – Три-пять миль в день.

Она улыбнулась:

– Все совпало. Вы точно такая, как я себе представляла. Начинаете день с пробежки. Ни в чем не даете себе поблажки, чем бы ни занимались.

* * *

Месяца через два после смерти Харви восьмилетняя крошка Шехерезада заболела гриппом. Респираторные заболевания всегда усугубляют у нее хроническую астму, и сорок восемь часов она еле дышала, только с помощью ингаляторов и небулайзеров, у нее скакала температура, она не смыкала глаз и заходилась в лающем кашле. Заметно лучше ей стало только через неделю. Ранним утром я сидела за работой в гостиной, и вдруг ко мне вбежала Шехерезада, заливаясь горькими слезами. Я решила, что грипп вернулся и ей стало хуже. Несколько минут она ничего не могла сказать и только сотрясалась от рыданий всем своим маленьким тельцем. Наконец она немного успокоилась и проговорила:

– На самом деле я хорошо себя чувствую, мама. Но теперь я знаю, как это ужасно – болеть и