Первая клетка. И чего стоит борьба с раком до последнего - Азра Раза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Намеки на прорыв появились в 1998 году, когда смертность от рака начала снижаться, однако оказалось, что благодарить за долгожданные добрые вести надо не президента Никсона и его попытки начать войну против рака, а доктора Лютера Терри, девятого главного хирурга США. Когда в Великобритании открыли связь между раком легких и курением, Терри создал Совещательную комиссию главного хирурга, которая 11 января 1964 года опубликовала доклад, где утверждалось, что рак легких и хронический бронхит имеют причинно-следственную связь с курением сигарет. Меры по борьбе с курением, развернутые в шестидесятые, в девяностые начали показывать первые результаты. Кроме того, более двадцати тысяч жизней спасло введение скрининга на колоректальный рак, а еще стало очевидно, что рак шейки матки при раннем выявлении при помощи мазка по Папаниколау вскоре удастся полностью вылечивать в 100 % случаев.
Прошло еще одиннадцать лет, и в 2009 году Джина Колата опубликовала в New York Times статью с обескураживающей статистикой: невзирая на стомиллиардное финансирование исследований рака, смертность от него за период между 1950 и 2005 годом снизилась всего на 5 %, если учесть поправки на размер и возраст популяции. Особых успехов в войне против рака не наблюдается. Вопрос – почему. Может быть, мы неправильно распределяем финансирование? А может быть, рак в принципе задача без ответа? С 1984 года я твердо отвечаю “да” в обоих случаях. Как человек, непосредственно вовлеченный в исследования рака с 1977 года, а начавший ими интересоваться на грани одержимости еще раньше, я своими глазами наблюдала все циклы больших надежд и сокрушительных разочарований за последние несколько десятилетий. Поскольку ставки очень высоки – и с точки зрения жизни и смерти, и с точки зрения огромных объемов денег, которые вращаются в этой области, – страсти кипят со всех сторон.
Хотя и президент Никсон, и администрации его преемников продолжали денежные вливания в исследования рака (соответствующий бюджет одного только Национального института рака взлетел выше пяти миллиардов за счет дополнительного финансирования благодаря Cancer Moonshot, “лунной программе в онкологии”, запущенной президентом Обамой и вице-президентом Байденом), эти средства расходовались не всегда разумно. В частности, финансовые организации и фонды продолжают выделять деньги на фундаментальные исследования на мышах и клеточных культурах, никак не влияющие на лечение живых людей, причем большинство исследователей применяют ксенотрансплантаты. Если рассмотреть, на что идет финансирование исследований, становится ясно, что рецензенты оценивают эти исследования предвзято, о чем подробно рассказано в крайне познавательной книге Клифтона Лифа “Правда малыми дозами. Почему мы проигрываем в войне с раком и как в ней победить” (The Truth in Small Doses: Why We’re Losing the War on Cancer and How to Win It). Правительство щедро финансирует одни и те же институты и университеты. Можно ли серьезно относиться к исследователям из подобных учреждений, к ученым, которые присылают на каждую онкологическую конференцию по полсотни с лишним стендовых докладов со своей фамилией в списке авторов? Взглянем хотя бы на краткое содержание докладов, опубликованных по результатам конференций Американского гематологического общества за последние два года, – и увидим, что там постоянно мелькают одни и те же имена, причем каждое фигурирует в списке авторов пятидесяти, а то и более сотни статей. Если учесть, на каком количестве международных конференций эти ученые успевают побывать, уверена, окажется, что каждый автор в год участвует в создании как минимум 250 статей и докладов. Так что все это не качественные, продуманные исследования, а жонглирование цифрами. А самое печальное – если серьезно изучить эти публикации, окажется, что 70 % результатов фундаментальных исследований невоспроизводимы, а 95 % клинических испытаний оканчиваются, безо всяких преувеличений, полным крахом.
Вторая проблема кризиса финансирования, на которую указывает Лиф и которую я наблюдаю своими глазами, – то, что исследователей поощряют ставить перед собой мелкие, узкоспециальные задачи, связанные, скажем, с конкретным геном в раковой клетке. В итоге публикуются тысячи статей об одном и том же гене, которые пишутся несколькими десятками ученых под эгидой множества институтов, однако никто не оценивает пользу этих исследований для онкологии в целом и не пытается понять, какой в них клинический смысл. Почему?
Когда-нибудь, вероятно, фундаментальные исследования позволят выявить все сигнальные пути, определяющие злокачественное перерождение, однако до понимания всего процесса возникновения рака, разрастания клона, инвазии и метастазов еще очень и очень далеко, особенно в контексте невероятно сложного и плохо определяемого микроокружения, в котором взаимодействуют семя и почва. При таком подходе действенное лечение от рака удастся разработать, в сущности, только после того, как мы поймем, что такое жизнь и как мы стареем. Могут ли наши онкологические пациенты позволить себе ждать так долго? И разве история медицины не полна примеров, когда целительные средства находили за годы, десятилетия и даже столетия до того, как удавалось в полной мере понять механизмы их действия (самые очевидные – аспирин и наперстянка)? Целью исследований рака должно стать не понимание его на глубочайшем молекулярном уровне, а умение его контролировать. С учетом того, насколько рак сложен как система со своими внезапно проявляющимися свойствами, не лучше ли обратиться, собственно, к методам, позволяющим работать со сложными системами?
Искусство врачевания, некогда основанное исключительно на опыте и наблюдениях, заложник традиций, постепенно превратилось в практику, все более опирающуюся на научные данные. В последние десятилетия оно еще и претерпело неожиданное превращение в чудовищное коммерческое предприятие. В онкологии эта веха была пройдена в девяностые, когда фармацевтическую индустрию осенило, что разработка лекарств от рака обеспечивает широчайший рынок и беспредельные прибыли. В последние тридцать пять лет в онкологии все встало с ног на голову, поскольку ответственность за разработку препаратов легла на плечи промышленности, а не академических и государственных институций. Конечная цель, разумеется, осталась прежней – избавить онкологического пациента от страданий, – но у промышленности есть еще и мотив прибыли как привлекательного побочного продукта. Контроль компаний, чьи инвестиции с легкостью достигают миллиардов, что сильно превышает доступные прежде скромные суммы, превращает каждый новый препарат, выходящий на этап клинических испытаний, в долгожданную великую панацею. Увы, трагический финал таков, что подавляющее большинство этих лекарств не приносят никакой пользы в клинической практике, а единичные исключения едва ли служат конечной цели, поскольку повышают продолжительность жизни на считаные недели – и никакого катарсиса. Кто же возьмет на себя ответственность отказаться от подобных достижений, нелепых
