Лавровый венок для смертника - Богдан Иванович Сушинский

черта ты тогда вцепился в нее?! Хотя… ты ведь не мог знать, что Грей — одна из любовниц генерала Лейса. И что однажды на своей загородной вилле генерал уложил ее в постель приехавшего к нему в гости министра. И что у этой стервы в каждой столичной газетенке по любовнику. Что за нее вступится весь лесбиянский истэблишмент Готсмауна…»

Герберт ощупал пальцами ссадины, оставшиеся на его лице, и взмолился, чтобы они не превратились в шрамы. Утонченное арийское лицо — единственное, что еще заставляло его как-то поддерживать свое достоинство. Квартал был нищенским, существование его — полунищенским, а полицейская форма в гнезде контрабандистов и бывших каторжан вызывала презрение и ненависть.

«В этом горном концлагере все считают тебя подсадным. Долго ты здесь не продержишься. — Герберт потянулся за бутылкой вина, сделал несколько глотков и ощутил, что на вкус оно сладко-соленоватое. „С кровью“, — понял он. Десны все еще кровоточат. — Нет, долго тебе здесь не протянуть. Нужно что-то предпринимать».

Положение его действительно было сложным. Начальник городской полиции убедил себя, что Вольфа подослали, дабы собрать на него компромат и сковырнуть — оказывается, такой прецедент здесь уже был. Поэтому он вежливо «покусывал» его. Прочие полицейские проявляли свое неуважение к нему в еще более откровенной форме, хамили и издевались, как могли. В то же время люди из мафии подозревали, что он заслан в Каден командованием особого отряда по борьбе с наркобизнесом. А для обитателей любого квартала, в котором он мог поселиться, полицейский из столицы вообще превращался в бельмо на глазу.

Трубку Вольф поднял только потому, что решил: звонят из управления полиции.

— Выжил? — прогромыхал хриплый пропитый бас.

— С кем я говорю?

— Радуйся, что все еще способен говорить. Живуч ты, как пес.

— А ты ожидал, что сдохну? — огрызнулся Герберт, понимая, что настаивать, чтобы собеседник все же представился, нет смысла.

— Идиот, если бы мы хотели загнать тебя в могилу, мы загнали бы в нее живьем. Мы же всего лишь хотим спокойно делать свой бизнес. Убийство полицейского офицера — это пресса, требования парламентской оппозиции усилить борьбу с наркобизнесом, бригада следователей, комиссия Министерства внутренних дел…

— А ты, оказывается, газеты иногда почитываешь, — съязвил Герберт. — В высоких материях разбираешься.

— Просто мы предпочитаем иметь дело с полицейскими-самоубийцами. Если не хочешь, чтобы тебя футболили каждый вечер, истрать одну из пуль. Казна простит тебе такое расточительство. Похороны берем на себя. Это будут похороны, подобных которым Каден еще не знал.

Вольф зло выругался, швырнул трубку на рычаг и, вновь запрокинув голову, по-волчьи взвыл. Он понял, что попал в западню. Капкан защелкнулся на его горле, и весь городок теперь с наслаждением будет наблюдать, как он задыхается.

Лейтенант осознавал, что положение у него действительно безвыходное. Никакое его прошение о переводе по службе в другой город удовлетворено не будет. А если бы и перевели, то что изменится? Та же полиция и та же мафия. Если же он откажется от мундира, ему придется идти в мафиози. Наемным убийцей. Кто при нынешней безработице примет на более или менее приличную работу бывшего полицейского?!

Телефон молчал. Нет, второй раз они звонить не станут. Избить — да, избить могут еще сегодня. У них это просто. «Тебе еще повезло: у тебя есть оружие, которое можешь носить на вполне законном основании. И потом, тебя охраняет „полицейский статус неприкосновенности“, о существовании которого стараются не забывать даже отпетые уголовники. Но ведь множество других людей в этом крае не защищены ни оружием, ни статусом. Впрочем, что тебе до других?!»

Портупея висела на спинке кресла так, чтобы в любое время мог дотянуться до нее. Расстегнув кобуру, Герберт извлек пистолет и с непосредственностью подростка осмотрел его. Оружие всегда пленяло Вольфа. Оно символизировало власть над миром. И эта иллюзия послужила одной из причин, по которой он, сын фермера из глухой деревеньки на юге Фриленда, подался в полицию. Возможность законно обладать оружием и возможность властвовать.

Однако время иллюзий прошло. К власти над миром он уже не стремился, а власть над собой сконцентрировалась в свободе выбора: петля или пуля?

«А что, пожалуй, этот кретин прав: если во время загородной прогулки я истрачу казенный патрон на себя, то подобное расточительство мне простится».

40

Эллин Грей понимала, что сейчас, когда с писателем Шеффилдом было покончено, нужно как можно быстрее занимать его, как любил выражаться сам Том, «творческую нишу». Но для этого следовало легализоваться, ведь о ней, как о писательнице, пока никому ничего не известно. Адвокат Шеффилда, его личный секретарь и любовница — в этих ипостасях общество восприняло ее давно и даже успело смириться с ними, но теперь этого недостаточно. К тому же она хотела творчески монополизировать всю информацию, относящуюся не только к его литературному наследию, но и к пребыванию в тюрьме «Рейдер-Форт», к суду над ним, а также — к его восшествию на «электрический престол».

Ну а реализовывать этот сценарий она решила с помощью местной газетной «магнатки», мисс Валерии Удайт, с которой уже успела немного, буквально мельком, познакомиться.

Для начала она позвонила Удайт в редакцию газеты и попросила принять на электронной почте информацию, связанную с казнью Шеффилда.

— Перебрасывайте ее нам, — охотно согласилась на сотрудничество Валерия, — в ближайшем номере опубликуем. Однако этого мало. Что вам мешает предложить нашему изданию большую аналитическую статью об этом литературном оборотне, погубившем ради сюжетов своих произведений стольких невинных людей? И какой еще газете, кроме нашей, островной, само Небо повелело стать первопечатницей этого документального детектива?

— Предложение принимается. Тем более что судьба этого «оборотня», как вы изволили выразиться, уже освещена мною в киносценарии, работа над которым уже по существу завершена, и теперь…

— Простите, мисс Грей, — резко прервала ее Удайт. — Сценарий, могу поклясться, вы еще никому не предлагали, и даже не обещали предложить.

— Почему же с его идеей, точнее, с творческой заявкой на сценарий, уже ознакомлены режиссер и продюсер…

— То, что вы до сих пор молчали об этом, упорно не обращаясь точно с таким же предложением ко мне, — не делает вам чести.

— Просто я терпеливо выжидала, когда смогу заговорить в полный голос. То есть — да простят меня Господь и дух Шеффилда — когда будет казнен мой бывший шеф. Мотивация вам понятна?

— И вполне приемлема.

— Но сказанное мною — не для прессы.

— В чем можете не сомневаться. Однако, спрашивая, не предлагали ли вы кому-либо сценарий, я имела в виду не постановку фильма, а его публикацию.