Помощник. Книга о Паланке - Ладислав Баллек

Муж никогда не проявлял особого рвения, в постели и то она должна была быть стороной активной. Столько лет! Ее это злило, обижало и причиняло боль. Она отчаивалась, иногда у нее было чувство, что она только и делает что предлагает ему себя. Но что ей оставалось, если Бог, как она считала, подарил ей больше телесных желаний? Иногда она просто ненавидела мужа. Ей ни раз случалось слышать, как женщины смеются, игриво болтают о своих мужиках, а ей никогда не хотелось поговорить о муже, их отношения никогда не были такими, чтобы она могла вот так смеяться и рассказывать о них. Хотя в этом — тут она была совершенно убеждена — она посмелее любой из них. Она мечтала о плотской любви смело и откровенно. Здоровье у нее было отменное, недугов никаких, и коль скоро она считала это своей естественной потребностью, то ни робость, ни преграды, ее не смущали, разве что мешала гордость. Но и ту постепенно разъедали в ней неудовлетворенность и мысль о неизбежном увядании и потерянных годах.

На минуту она отключилась. Просто смотрела перед собой. Потом кончиком пальца коснулась носа. Ее залил жар. Она досадливо качнула головой, но через какое-то мгновение это чувство заступила дикая радость, ощущение человека, глотнувшего доброй водки, когда ему кажется, что он решительно и навсегда захлопнул за собой дверь серой и скучной жизни и вышел на шумную и полную буйного веселья карнавальную улицу, пеструю, бурлящую, раскованную.

Уже в первые недели после приезда в город она заметила, что приказчик исподтишка засматривается на нее. Потом она не раз наблюдала в кухонное окно за Волентом, как он в загоне бойни расправляется с волом, коровой или быком, и порой даже сознавалась себе, что смотрит на него не только как на ловкого, лихого мясника. Конечно, она сразу же с досадой отвергла это: исключено, чтобы он мог ее интересовать! Приказчик?! Помощник мужа?! Однако со временем она убедилась, что он заслуживает уважения. К тому же, решила она, его необходимо покрепче привязать к семье, чтобы он работал на них с еще большим рвением. Начала о нем заботиться, как о полноправном члене семьи, и тогда стала примечать, что, оставшись случайно с ней с глазу на глаз, он терялся, смотрел куда-то в бок, отворачивался, становился неразговорчивым. А она покупала ему все наравне с мужем. Волент принимал ее подарки с благодарностью, все надевал и носил. Ведь это были красивые и модные вещи. Вкус у нее был хороший, и, как вскоре заметила она, покупать для него ей было приятно. Она теперь знала, что если соберется в магазин, то ищет на полках в первую очередь такие вещи, которые подойдут широкоплечему Воленту. Она уже представляла себе, как та или иная рубашка будет на нем выглядеть. Рубашку для мужа выбирала после.

Речан не любил выказывать свою ревность. Но всегда, если рядом с ней появлялся чужой мужчина, настораживался. Ей поначалу казалось, что на своего компаньона, как иногда в какой-то забывчивости называл он Волента, Речан так не смотрит, потом что-то, видно, заподозрил. Несколько раз говорил, что Волента хорошо бы женить. С веселым видом, вроде бы шутливо, только он ведь никогда не шутил. Она-то уж его знала и поняла, что в нем подспудно растет решимость избавиться от Ланчарича. Нет, он еще не думает об этом всерьез, может, даже ясно и не осознает, но со временем такое решение может в нем созреть. Волент — гордый, спесивый мужик, он ревниво следит, как к нему относятся, и, если заметит недовольство мастера, тут же соберет манатки и уйдет. Только этого им не хватало!

— Ну уж нет! — не выдержав, сказала она вслух.

— Чего? — отозвалась дочь.

— Приехали, — ответила, сразу опомнившись, мать.

Коляска прогромыхала по мосту и повернула к зданиям курорта. Уже издали им ударил в нос и перехватил дыхание запах минеральных источников. Мощные струи выдыхали в атмосферу тяжелые пары сероводорода.

Они медленно двигались в толпе людей и экипажей к парку, откуда слышалась духовая музыка. Там кучер остановился на минутку, перекинулся несколькими словами со знакомым, спрашивая, куда лучше поставить лошадей.

Они вышли из коляски только за парком. На небольшой лужайке у опушки акациевого леса уже стояло несколько экипажей и повозок и подъезжали новые. Лужайка переходила в лес, где под деревьями стояли крестьянские телеги с плетеными кузовами и небольшая тележка, запряженная парой печальных осликов. В зеленой тележке с большими красными колесами стоял мальчик, держа в руке цветастый платок, звал мать, которая спешила в лес:

— Анюцика, киндё! (Мамочка, платок!)

Мать даже не обернулась, только качнула головой. Взрослым, наблюдавшим эту сцену, показалось, что больно уж она торопится в лес.

Из парка слышалось: «Мне жаль любви…», со стороны бассейна неслись крики резвящихся ребятишек. На лесной тропинке под расцветшими акациями, по которой пошли обе женщины, никого не было. Сквозь ветви деревьев пробивались теплые солнечные лучи, в цветах гудели насекомые, одурманенные сладким нектаром. Дамы решились пройтись, чтобы немного размяться и привести себя в порядок, прежде чем войдут в муравейник нарядных людей. С любопытством оглядываясь по сторонам, они медленно подымались по тропинке, вдыхая крепкий запах леса. Молчали.

Вдруг обе остановились. На лесной полянке паслись три лошади, невдалеке стоял солдат и курил. Они уже хотели повернуть назад, когда за ними затрещали ветки и раздался мужской голос:

— Изволите гулять?

Обе вздрогнули.

Бодрый голос принадлежал одному из двух мужчин в военной форме. Оба были в пилотках и сапогах для верховой езды, в руках — короткие хлыстики.

— Целую ручки, — поздоровался первый.

Они его узнали — это был ротмистр Кршак, один из интендантов, которых к ним как-то осенью затащил на угощенье Волент. Второй приветствовал таким же образом. Он был ниже ростом, стройный, смуглый, как цыган, шагал прямо и уверенно, будто ничто в мире не могло его удивить. Какой гордый мужчина, подумалось Речановой. Она остановилась и ждала, чтобы они подошли поближе, и ответила им рассчитанно легким кивком:

— Добрый день.

Она стояла на шаг впереди дочери, как будто собиралась ее защитить, потому что, и не оглядываясь, чувствовала, как та замерла, будто ее застигли в лесу двое незнакомых мужчин. Мать заслонила ее, давая ей время прийти в себя.

Тот, что поменьше, смуглый, представился как поручик Колкус; он был родом из Моравии, но старался разговаривать с дамами по-словацки, что ему в общем-то и удавалось. Медленно, чтобы не слишком часто ошибаться, он объяснил, что они приехали сюда прямиком через поля рано утром, чтобы принять участие в сегодняшних скачках, но, узнав, что скаковые лошади тут ниже всякой критики и вообще эти скачки — развлечения сынков местных землевладельцев, передумали: состязаться с любителями им нет никакого интереса. А сейчас ходили разведать, нет ли поблизости конюшни, куда можно было бы поставить лошадей. И договорились с одним хозяином.

— Надеюсь, вы еще здесь побудете? — осклабился поручик, показав под короткими усиками крепкие зубы. Они были у него как у маленького хищника.

— Может быть, — ответила мать уклончиво, как и полагалось, и с улыбкой повернулась к дочери, которая, во время разговора крутила в руке зонтик и рассеянно разглядывала носки ботинок, как будто ни один из военных ее не интересовал.

— Так что у нас еще будет возможность приветствовать вас, — улыбнулся интендант.

На этом они сочли разговор законченным, поклонились и широким шагом направились на поляну к лошадям.

Речанова тоже поклонилась, еще раз улыбнулась дочери и сделала знак рукой, чтобы та следовала за ней. Пройдя за ней несколько шагов, мать напомнила дочери, что в обществе мужчин надо держаться свободней.

— Чего их стесняться-то? У парней, которые идут в армию, большого состояния не бывает, хотя они могут происходить и из хороших семей. Идут те, кому богатое наследство не светит. Так что нечего!

Эва только вяло качала головой, неожиданная веселость матери была ей непонятна.

Они спустились из леса в парк. Среди лип увидели большую круглую беседку, откуда далеко по лесу разносилась веселая духовая музыка. Блестящие трубы наяривали песенки «Милушка моя, почему ты меня не любишь?» Судя по мундирам музыкантов, они были железнодорожниками.

Речан прослушал по радио католическую мессу. Новая служанка, к которой еще никто в доме не успел привыкнуть, была сегодня выходная, и поэтому еду он приготовил себе сам. В ресторан, куда его звал обедать Волент, пойти не захотел, хотя там мог себе позволить двойную порцию мяса, ведь продовольственные талоны, которые прикладывались к счету, у него, разумеется, были. Да он мог обойтись и без них, ведь правила распространялись далеко не на каждого посетителя, и, уж во всяком случае, не на такого, который мог быть полезным владельцу гостиницы или ресторана или был в состоянии заплатить за обед втридорога.