Любовницы Пикассо - Джин Макин

Пабло мог быть жестоким. Тем летом он почти всегда таскал с собой фотокамеру и однажды привел Ольгу в гостиницу на ланч. Думаю, хотел поддразнить меня, но я знала, что его чувства к ней – ничто по сравнению с нашим огнем. Пабло настоял, чтобы мы с Ольгой позировали для фото на веранде гостиницы.

Анна все еще убирала тарелки после ланча, а Пабло щелкал затвором, когда она прошла мимо. Полагаю, он специально подстроил эту сцену. Мы с Ольгой стояли с ледяными улыбками, а Анна вышла на фотографии размытой, как призрак, застигнутый врасплох.

Она пришла в ярость и попыталась отнять у Пабло камеру.

– Чего ты боишься, Анна? – язвительно спросил он. – Ты сбежала от мужа? Или из монастыря, куда тебя поместили насильно?

– Прекрати, Пабло! – сказала я. – Оставь девушку в покое.

Анна побледнела как полотно. Я понимала: от чего бы она ни бежала, это было реальным и опасным.

– Не беспокойтесь, – обратилась я к ней. – Здесь вам ничего не угрожает.

Анна скрылась на кухне, оставив грязные тарелки на столе.

Мой мир сократился до пределов животного удовольствия. Горячие лбы детей после слишком долгих игр на солнце; тепло ног Пабло, лежащих между моими бедрами по ночам; солоноватые скользкие устрицы за обедом и приятная прохлада спелых персиков… Мое тело превратилось в сосуд, наполненный удовольствием и потребностью во вкусе персиков и аромате сандалового дерева.

Даже когда мы с Пабло не занимались любовью, были вместе. Он называл это «мистическим браком» – союзом, не получившим благословения человека, церкви или общества; союзом двух животных, подчинявшихся первобытным позывам – бездумным, жестоким и необходимым, как пища.

Когда я думала о Джеральде, внутри не было ни обиды, ни гнева – только огромная пустота, которую теперь заполнял Пабло. У нас не было ни прошлого, ни будущего – лишь отдельные моменты, и этого было достаточно: вместе с солнцем, соленой водой и запахом дикого тимьяна.

После той первой ночи мы не занимались любовью в гостинице из-за детей, которые могли обнаружить нас в самый неподходящий момент. Повариха хмурилась, когда видела меня; мсье Селла вскидывал брови и становился немного менее учтивым в соответствии с моим новым статусом любовницы. Любой отельер хорошо знаком с подобными ситуациями, но формально не может их одобрять.

И, наконец, Анна… Ее взгляды прожигали меня насквозь. Лишь при встречах с ней и этим вопрошающим, обеспокоенным взглядом я делала паузы и задумывалась, что я делаю, во что я играю.

Но когда Пабло причесывал меня или проводил кончиками пальцев по моему позвоночнику, вызывая дрожь, я переставала гадать и просто получала удовольствие. Не было ни прошлого, ни будущего – только переживаемые моменты.

* * *

Оставалось два дня до возвращения Джеральда в Антиб ко мне и детям. Телеграммой он сообщил, что они с Коулом достаточно далеко продвинулись в работе над джазовым балетом и теперь могли внести завершающие штрихи без необходимости работать плечом к плечу или взаимной критики. В конце короткого сообщения он добавил «наилучшие пожелания от Линды», словно давая понять, что ожидает вернуться к тому, что было между нами раньше: к любви и определенности.

Линда определенно не могла направить мне свои наилучшие пожелания. Джеральд пошутил в своем духе, намекая на семейное единство.

Я сложила телеграмму и убрала ее в карман блейзера. Два дня. У меня было время на размышление и планирование. Но два дня казались почти целой вечностью, и оставалось надеяться, что все утрясется само собой.

Солнце еще не вполне поднялось над горизонтом, и свежесть в воздухе намекала на скорое окончание лета. Недопитый кофе в чашке быстро остывал. Скоро встанут дети. Позавтракают овсянкой, прежде чем переодеться в купальные костюмы и отправиться на пляж. Они были коричневыми, как зрелые каштаны, округлились от хорошей еды и свежего воздуха, так что один лишь взгляд на них делал мир новым и сияющим. Они были константой за пределами того сложного и запутанного мира, который создавали взрослые вокруг.

Пабло придет на пляж и будет плавать около часа, а потом вернется в студию. А после ланча я присоединюсь к нему там.

Я должна была испытывать озабоченность и предчувствие будущих проблем, но ничего такого не было и в помине. Джеральд возвращался ко мне. Пабло ожидал меня в своей студии, и я приду. Двое разных мужчин, два разных мира. Оставалось гадать, какой выбор станет явным и что будет на это намекать.

– Анна, мистер Мерфи вернется завтра, – сказала я, когда она пришла убрать посуду после завтрака. – Пожалуйста, положите его корреспонденцию на стол и убедитесь, что все его вещи вычищены и сложены.

Она кивнула и о чем-то задумалась. Ее длинная черная коса расплелась, и пряди волос словно парили вокруг бледного лица.

– Вы здоровы? – поинтересовалась я.

– Разумеется, – жестко ответила она. Больше не было ни улыбок, ни прежней теплоты.

Ольга еще несколько недель назад решила, что Анна была беженкой, попавшей в беду, и поэтому она была одна, отчужденная от своей семьи. Должно быть, у нее был неудачный любовный роман. Действительно, Анна прибавила в весе; ее лицо округлилось, фигура стала полнее. Когда она отошла, в ее походке появилась новая размашистая уверенность. Вероятно, она всего лишь нашла себе ухажера в городке – какого-нибудь рыбацкого парня, который не будет возражать, если она переселится к нему.

– Мы все еще друзья, Анна, не так ли? – спросила я, когда она сметала крошки со стола.

Она посмотрела на меня и слабо кивнула, но не улыбнулась.

* * *

Дверь студии была приоткрыта, когда я пришла туда через несколько часов после купания с детьми. Изнутри доносились звуки, но это не были шорохи, бормотание или плеск промываемых кистей, характерные для художника за работой. Это были вздохи, шепот и тихий смех – музыка интимной близости между мужчиной и женщиной.

«Возможно, Ирен вернулась из Парижа», – подумала я. Ревность стеснила мне грудь. «Так скоро», – подумала я. Я знала, что он не сохранит верность мне, но так скоро?

Я помедлила в дверях, желая убежать, но что-то подталкивало вперед. Я никогда не верила, что он останется моим и только моим… но факты сильно отличаются от ожиданий. Так скоро!

Еще один шаг. Дверь скрипнула. Вздохи и смех прекратились, остался лишь безразличный стрекот цикад в послеполуденной жаре. Два, три, четыре шага, и я оказалась в студии, где увидела блестящие бронзовые шишечки на узкой кровати, скомканную белую простыню и мятую подушку, где лежали головы. Два человека сидели