Любовницы Пикассо - Джин Макин

Алана

– Когда закончилось лето, мы вернулись на север и сняли комнаты в отеле «Резервуа» в Версале, – рассказывала Сара на следующий день. – Достаточно близко, чтобы встречаться с друзьями, но вполне далеко, чтобы я могла слушать пение птиц по утрам. Я люблю птичий щебет, а вы? Мы вернулись к прошлогоднему распорядку: занятия живописью, коктейли, визиты в зоопарк и в ботанический сад с детьми. Иногда ненароком встречались с Пабло и Ольгой и несколько раз обедали вместе, обычно в шумном бистро. Думаю, Пабло специально выбирал места, раздражавшие его жену. Она предпочитала скрипки и белые скатерти, а не клетчатые ткани и аккордеоны.

Сара налила нам чай.

– С вами все в порядке, Алана? Вы выглядите усталой.

– Поздно легла и мало спала, – призналась я. Так оно и было. Я ворочалась с боку на бок, думая об Уильяме, Джеке, моей статье и будущем. О моей матери.

Сара вздохнула.

– Вам нужно беречь себя! Мы почти закончили, но мне понадобится ваше внимание.

– Поверьте, я ловлю каждое слово! – Я показала ей блокнот с густо исписанными страницами.

– Хорошо. В ту зиму Пабло работал днем и ночью. У него под глазами залегли тени… как у вас теперь. Но его картины – о, это было потрясающе! Все краски юга: солнце и песок, охра и киноварь… Композиции из гитар и тарелок с фруктами. Он как будто взял наше лето и дистиллировал его эссенции, которые затем перенес на холст. Все, что тогда произошло. Эту часть истории я не рассказывала никому – о том, что случилось после Венеции, – повторила она, подчеркивая, что эти слова предназначены только для меня. Я еще не поняла почему. – И это не важно для вашей статьи. Вы не будете об этом писать.

Я заколебалась, но Сара была права. Ее личная история не была необходимой для моей статьи. Если честно, я гадала, зачем она делится такими интимными подробностями.

– Договорились, – ответила я.

Сара встала и подошла к окну: серая панорама была наполнена печалью дождливого осеннего дня.

– Позже в ту зиму он расстался с Ольгой окончательно. Вы можете видеть, как это повлияло на их сына Поля, по его портретам, которые Пабло написал в том году. Ребенок нигде не улыбается. На одной картине он держит игрушечную лошадку с таким видом, будто готов ее выбросить. Тогда же Пабло сделал несколько портретов жены; на них она выглядит красавицей, но очень, очень одинокой. Брошенной. Портретов Анны не сохранилось – во всяком случае, таких, о которых мне было бы известно.

– А как насчет Ирен Лагю и картины «Влюбленные»? Смог ли Пабло закончить ее?

– Да, позднее. И выставил ее в галерее Розенберга, где она имела огромный успех. Еще летом Пабло работал над большой картиной с моим участием, но впоследствии я узнала, что он закрасил эту часть, убрал меня, оставив только флейтиста. Думаю, это было наказанием за то, что я сделала с Анной.

– В том, что с ней случилось, нет вашей вины. Мгновенная вспышка гнева… – Я застегнула сумочку и потянулась за шляпой.

– Я убила ее.

Шок от этого заявления заставил меня опуститься на стул. Что она имела в виду? А потом меня настигло осознание – словно порыв ветра, сбивающего с ног.

– Вы хотите сказать, что… Анна находилась в Гернике, когда немцы разбомбили городок?

– Думаю, так и случилось.

У меня не было слов. Жить с этим все эти годы…

– Ваш приезд воскресил мои воспоминания, – сказала Сара. – Знаете, когда умерли сыновья, я думала, что это наказание за тот поступок. Но иногда нас прощают; иногда нам дают второй шанс. Мы с Джеральдом его получили. Когда утихла первая боль, я поняла, что люблю Джеральда больше, чем когда-либо. Я любила его несовершенство и периодические приступы мрачного настроения, о причине которых теперь догадывалась. Это я получила от Анны. Я бы поблагодарила ее, если бы она оказалась здесь. Влияние Пабло было бы для меня разрушительным. Поэтому так важна семья. На самом деле, это единственная важная вещь. Вместе с тем летом закончилось и мое прекраснодушие. Это был последний год, когда я могла проснуться поутру и не беспокоиться за детей, не волноваться за их здоровье. Еще до туберкулеза у Патрика меня накрыло предчувствие несчастья. Оба моих прекрасных мальчика умерли… Слава богу, у меня осталась Гонория, и это был еще один второй шанс. Теперь у нас два внука – ее дети.

Когда не знаешь, что сказать, лучше промолчать. Поэтому я встала у окна рядом с Сарой и накрыла ладонью ее руку для утешения: точно так же, как она сделала вчера, когда я рассказала о смерти матери.

Атмосфера в комнате была плотной и тяжелой, с ощущением близкого конца.

– Через два дня мы собираемся к Гонории в гости, – сказала Сара, когда момент миновал. – На пляже она иногда сидела у Пабло на коленях. Он корчил гримасы, чтобы ее рассмешить. – Сара опустила руки. Она снова улыбалась. – У Джеральда к этому весьма мистическое отношение, – сказала она. – Двое за двоих: у нас забрали двух сыновей и дали взамен двух внуков. Думаю, теперь мы почти закончили… Так много слов о том, что было раньше! Слишком много прошлого, а мне нужно настоящее.

– Так говорила моя мать, – согласилась я. – Когда я начала изучать историю искусств, хотела сосредоточиться на художниках, писавших миниатюры для средневековых рукописей. Но мать отговорила меня; она сказала, что я должна ценить свое время и место. Единственной средневековой работой, которой она действительно восхищалась, было «Бегство в Египет» Джотто. Она говорила, что это волшебная картина, где люди спасаются от ужасного бедствия, но остаются спокойными и уверенными в благоприятном исходе.

Сара пристально посмотрела на меня.

– Ваша мать была счастлива, Алана? Какой была ее жизнь?

– Тяжелой. Мой отец умер, когда мне было восемь. Других родственников не было, так что она растила и воспитывала меня одна. Во время войны ей пришлось отказаться от работы дизайнером, потому что все ткани использовали для военных целей. Она трудилась на заводе. Длинный рабочий день, скудная зарплата…

Мы слышали звуки, доносившиеся снизу: громкий лязг упавшей кастрюли, хлопнувшая дверь, тихие голоса на кухне.

– Это новая помощница поварихи, – сказала Сара. – История вечно повторяется!

Без солнечного света в комнате становилось холодно.

– Письма от Пабло… – напомнила я.

– Ни в одном из них не говорится о том лете, и они короткие: просто сообщения, которые друзья отправляют друг другу, чтобы оставаться на связи. Там мало информации о его живописи и нет ничего полезного для