Любовницы Пикассо - Джин Макин

Я подвинулась на стуле, облегчив давление на затекшую правую ногу. Больше часа я не шевелилась и старалась реже дышать, пока слушала историю Сары. Снизу доносился смех и звон посуды на кухне. Близилось время ужина.

– Я устала, – сказала Сара. – Знаете, раньше я никогда не рассказывала эту историю целиком. Никому, даже Джеральду. Это очень грустная история… Но приходите завтра; у меня еще есть чем поделиться.

В комнате, плотно закрытой для интервью, стало холодно. Сара поежилась и надела шерстяную кофту.

– Завтра, Алана, мы завершим эту историю. Но сейчас я должна присмотреть за ужином.

* * *

Джека не оказалось у приемной стойки, и я решила, что он, должно быть, в столовой. Но и там его не было. Даже спустя такое недолгое время я надеялась встретиться с ним, увидеть его взгляд, когда он поднимает голову от регистрационной книги и здоровается со мной, услышать уничижительные замечания насчет гостиницы, заметить его скептическую улыбку.

Я приняла душ и уселась за старым выщербленным дубовым столом. Поработала со своими заметками, упорядочила их и расставила вопросительные знаки там, где хотелось бы больше узнать о том, что я услышала от Сары. Потом я дошла до страницы об Анне, ее романе с Пабло, ревности и предательстве Сары… Нет, этот материал нельзя использовать для статьи! Почему Сара рассказала мне об этом? С ее стороны все звучало как исповедь, хотя я обратилась к ней за информацией.

Я тосковала по матери, которая уселась бы рядом и внимательно выслушала бы меня, не перебивая, заставила бы меня прийти к определенным выводам – верным или неверным. При этом она могла сказать: «Прошлое есть прошлое. Важно то, что происходит сейчас и может произойти завтра».

А потом она бы спросила, встречалась ли я с Уильямом сегодня вечером.

Уильям… «Мой нежный Уильям» – так я называла его до тех пор, пока наши разговоры не переключились на его работу, карьерный рост и назначение даты свадьбы. Пока не начались грубоватые намеки на то, что я должна отказаться от собственной карьеры и стать домохозяйкой, которой мне надлежало быть, по его мнению.

Существует множество видов насилия над женщиной. Пикассо, этот серийный соблазнитель, был воплощением одного из них. Он мог легко пробудить в женщине желание и даже любовь. И делал это, никогда не отдавая взамен столько же – вероятно, за исключением Франсуазы Жило, которая собиралась от него уйти.

Но есть и другой вид насилия. Как у Уильяма. Вечное настаивание на том, что я должна разделить его путь и быть его сообщницей, притом что мои личные мечты и устремления были для него неважными. То есть я была вторичной. «Это то же самое, что Пабло проделывал с женщинами», – подумала я. Он превращал их в произведения искусства; а Уильям хотел превратить меня в свою секретаршу.

Закончив разбирать записи, я спустилась в столовую. Было почти десять вечера, и я оказалась последней посетительницей; мой столик с чистой белой скатертью и еще не зажженной свечкой был окружен другими – с крошками и пятнами, кофейными ложками, чашками со следами губной помады: они ожидали уборки. Я слышала смех на кухне и тихий ропот разговоров в коридоре: люди поднимались по лестнице и расходились по номерам.

– У нас почти ничего не осталось, – сказал Джек, подошедший с другого конца столовой. Он наклонился и передвинул солонку и перечницу ближе ко мне. – Обычно мы не обслуживаем посетителей в такое время. Повар уже ушел.

Я отложила меню, прислоненное к стакану с водой. Там числились жареные цыплята и стейки Солсбери, но я проголодалась настолько, что могла удовлетвориться даже бутербродами с арахисовым маслом и джемом.

– Извините, что так припозднилась! – сказала я. – Может быть, сэндвич и бокал вина?

Джек выглядел усталым. Его светло-рыжие волосы встали дыбом, когда он попробовал пригладить их ладонью; под глазами залегли темные круги. «Так бывает после четырнадцатичасового рабочего дня», – подумала я, вспоминая долгие часы ожидания, когда моя мать трудилась в дизайнерской студии в центре города. Возвращаясь в квартиру, она бросала пальто и шляпу на стул и на пять минут закрывала глаза. Я научилась готовить еще в раннем подростковом возрасте, чтобы она могла дольше отдыхать перед ужином.

– Я могу предложить кое-что получше, – сказал Джек. – И я рад, что вы вообще вернулись. Я немного беспокоился. Как насчет омлета и салата? И, если не возражаете, я присоединюсь к вам. Я еще не ел.

– Отлично! – ответила я, задаваясь вопросом, почему так рада его заботе и желанию поужинать вместе.

«Потому что он очень симпатичный», – сказала я себе. Потому что мне нравились его улыбка и глаза, когда он отвечал на мой взгляд, словно оценивая меня. Не так ли Пикассо совращал своих женщин? С помощью своего всевидящего взора? «У Джека бледно-голубые глаза, но он тоже все видит», – подумала я.

Через несколько минут он вернулся с обещанной едой и бутылкой вина.

– Вы отличный повар! – промямлила я с набитым ртом, распробовав омлет.

– Я лучше обращаюсь со сковородкой и кулинарной лопаткой, чем с молотком и плоскогубцами, – признался он. – В армии я был поваром.

– Было непросто, да?

– Очень. Если бы мы были знакомы получше, я рассказал бы парочку историй. Их слушать нелегко… А пока что скажу, что я был очень рад, когда война закончилась и я смог покинуть Сайпан.

Он отложил вилку, как будто воспоминания отбили у него аппетит, и начал прикуривать сигарету, но я протянула руку и отобрала ее.

– Вы должны поесть.

– Хорошо… Ладно. Но налейте мне еще бокал вина и расскажите, каково быть журналистом. Что за парень этот Рид?

Я рассказала, постаравшись сделать историю как можно более забавной, чтобы развеселить его. Изобразила трубку Рида в виде кляпа, а склонность Элен к коктейлям – в духе комичной сценки из фильма «Джентльмены предпочитают блондинок», который посмотрела в августе вместе с Уильямом. Способность вызвать смех у Джека напомнила мне о собственных чувствах, когда я пришла домой из школы и показала матери медаль за высший балл по геометрии. Настоящее достижение!

Мы беседовали до поздней ночи. Когда все вокруг стихло, остатки нашего ужина скукожились на тарелках, а бутылка опустела. Наши голоса охрипли от усталости; тогда Джек встал и потянулся.

– Завтра рабочий день, – сказал он. – У нас обоих.

Мы расстались у подножия лестницы, наклонившись друг к другу, а потом быстро отстранившись. Этот незавершенный жест оставил между нами недосказанность.