Любовницы Пикассо - Джин Макин

диплом, а потом – газетная вырезка, которая привела меня к Саре. Она могла уже после своей смерти сообщить мне так и не сказанное при жизни… Это отвечало на некоторые вопросы, но поднимало другие. Почему она ничего не рассказала?

– Возьмите фотографию, если хотите, – сказала Сара. – Она должна принадлежать вам.

Вместо того чтобы протянуть мне снимок, она положила его на стол. Потом задернула занавески, отгородившись от раннего осеннего вечера, и лампа на приставном столике отбросила ее размытую тень на ковер.

Сара предложила мне выбор. Оставить снимок здесь и притвориться, что ничего не было – просто случайное совпадение, – или взять фото и унести с собой. Сделать все это частью моей личной истории.

Анна. Марти. Все эти невысказанные тайны. Моя любящая и чрезмерно заботливая мать, которая советовала избегать прошлого и думать о настоящем и о будущем. Я знала, что она родила меня в молодости, но до этого у нее была жизнь, о которой я и не догадывалась.

Звуки из кухни стали громче. В атмосфере витало чувство нетерпения и настоятельности. Я взяла фотографию и положила в карман.

Сара кивнула и повела меня к двери, потом – к лестнице. Я спустилась по уже знакомой ковровой дорожке словно в полусне. У парадного входа Сара снова обняла меня и на секунду взяла мое лицо в ладони.

– Я рада нашей встрече, дочь Анны! – сказала она. – Рада, что хотя бы часть этой истории закончилась хорошо, что Анна выжила. Возвращайтесь когда-нибудь, и мы еще поговорим.

Вот так закончилась моя встреча с Сарой… Я приехала в поисках Пикассо, а узнала историю своей матери.

Когда я выезжала с дорожки перед домом Сары, то увидела ее лицо. Она смотрела на меня из-за полупрозрачной занавески, как в первый день. Любопытство сменилось выражением покоя. Ее подруга Анна выжила и родила дочь.

* * *

– Трудный денек?

Когда я вернулась в гостиницу, Джек снова восседал за регистрационной стойкой. Здесь было более шумно, чем обычно; из столовой доносились смех и громкие звуки разговоров.

– Можно сказать и так, – ответила я.

С тех пор, как я узнала свою мать на фото, ничто уже не казалось реальным или знакомым. Я посмотрела на Джека вопросительно.

– Сегодня у нас много посетителей: несколько компаний на автомобилях. Так что если вы хотите поужинать, то лучше сейчас, пока не приехали новые. Ваш обычный столик?

– Я не голодна. Только ключ от номера, пожалуйста.

Джек окинул меня взглядом:

– Вам нужно выпить.

Я смотрела на его соломенно-желтые волосы, веснушки и вечную складку между бровями. Отвечать не хотелось. Потребность – это ощущение человека, знакомого с реальностью: скажем, того, кто понимает, кем была его мать, а не узнает перед своим тридцатилетием о ее тайнах, которые уводят гораздо глубже скудных фактов, которыми она делилась со своей дочерью.

Меня накрыло чувство, что я путешествую во сне по чьей-то чужой истории – не по собственной.

– Я принесу вам сэндвич, – тихо сказал Джек. – Встретимся позже, в баре. И поговорим.

Он улыбнулся, и между нами снова пробежал этот теплый электрический ток.

– Завтра утром я уезжаю, – сказала я позже, когда мы сидели в кабинке в самом темном углу бара. Я успела принять душ, попыталась вздремнуть и перечитала свои записи, но меня не оставляла одна мысль: Анна-Мартина. Анна. Марти.

Джек был предусмотрительным. Он почувствовал, что, независимо от темы разговора, сегодня могут быть слезы, и решил обеспечить нам некоторое уединение.

– Жаль это слышать… – Его слова звучали искренне.

В баре было оживленно. Посетители курсировали между столами и барной стойкой. Похоже, это было воссоединение какой-то большой семьи: дедушки и бабушки играли с внуками и внучками в настольные игры, а родители, братья и сестры, кузены и кузины, дядюшки и тетушки обменивались историями и фотографиями.

Богатая семейная жизнь, которой у меня никогда не было… После смерти матери я иногда чувствовала себя совершенно одинокой, последней из моего рода. Даже Уильям не мог развеять это ощущение. Возможно, именно поэтому я так и не назначила дату нашей свадьбы. Даже любовь не всегда может сделать тебя менее одинокой, чем ты есть.

– Я закончила мои интервью с Сарой, – сказала я. – Больше нет причин здесь оставаться.

– Очень жаль, – повторил Джек. – Мне будет вас не хватать.

Мы сидели в напряженном, выжидательном молчании, подслушивая обрывки чужих разговоров и делая вид, что это нас развлекает. Его рука лежала на столе: длинные пальцы пианиста с чернильными пятнами от ручки и царапинами от какой-то хозяйственной неудачи.

Мне хотелось взять его за руку, почувствовать контакт с другим человеком – что угодно, лишь бы рассеять это отчуждение от мира, которое началось со смерти моей матери и не закончилось даже теперь, когда я больше узнала о ее судьбе.

– Хотите поговорить об этом? – спросил он, когда графин вина стал полупустым.

Это было кьянти хорошей выдержки с привкусом кислой вишни, хотя Уильям бы его не одобрил: он пил только французские вина. Я гадала, любила ли кьянти моя мать – Анна. Какие вина они пили в Испании?

И с чего начать, если я хочу рассказать что-то Джеку?

– Оказалось, что Сара знала мою мать. До того, как та стала моей матерью. Во всяком случае, она так думает.

Я достала снимок с тремя фигурами на веранде и протянула ему, а затем обхватила бокал ладонями. Мои руки дрожали.

Джек присмотрелся. Вечная складка между его бровями стала еще глубже. Он не медлил с ответом:

– Размытая женщина на переднем плане очень похожа на вас, – сказал он.

– Кажется, да.

– Где это они?

– Франция. Гостиница неподалеку от Антиба. Она никогда не говорила, что жила во Франции.

Джек задумался.

– Это каким-то образом меняет положение вещей?

– И да, и нет. Эта женщина, – я указала на снимок, – имела личную историю, о которой я ничего не знала. Пока Сара не рассказала мне.

– В большинстве семей есть тайны, – сказал Джек.

Но это было не просто тайной. Это было сокрытие информации, обман о том, кем она была. А значит, и кем была я сама.

Мать не хотела делиться со мной многим. Однако оставила эту газетную вырезку, зная, что в конце концов я ее найду. Она сама привела меня к Саре, которая поделилась откровением об Анне-Мартине – испанской девушке, скрывавшейся за американизированным именем Марти. Моя мать знала, что можно укрыться от прошлого, но оно все равно останется там – чудище под кроватью или неразвернутый подарок: в зависимости от того, каким было это прошлое. И мне