Любовницы Пикассо - Джин Макин

в полицейскую облаву. Многих арестовали. Ее избили, но ей удалось бежать. Вот почему Анна покинула Испанию. Вот почему ей больше некуда деться.

Он смотрел на пальмы в саду перед гостиницей. И ни разу не взглянул на меня.

– Я… я не знала… – Когда я осознала безмерность произошедшего, мне стало трудно дышать. – О боже… Мы должны ее найти!

Я позаимствовала автомобиль мсье Селла за умопомрачительную сумму, но время имело решающее значение. Ощущение выхода за пределы реальности, которое я испытывала с Пабло, безвозвратно прошло. Время, время… Как далеко она успела уехать? И что я буду делать, когда мы найдем ее?

Ответ не имел значения. Мы с Пабло колесили по пыльным грунтовым дорогам вокруг Антиба, заглядывали на пляж, во все городские кафе и на железнодорожную станцию. Но не нашли ее и больше никогда не видели снова…

Я плакала, когда Пабло оставил меня и пешком отправился к своей вилле.

– Ты поступила очень плохо, – сказал он.

Ночь была долгой и безмолвной. Когда цикады прекратили петь? Я сидела у окна спальни, даже не пытаясь заснуть, ощущая пустоту и утрату – как в комнате, где больше не осталось ни мебели, ни предназначения, кроме как удерживать снаружи все, что пытается проникнуть внутрь. Я никогда не искуплю свою вину, не получу шанса возместить ущерб, причиненный Анне.

* * *

– Мама, мама! – окликнула Гонория, подошедшая к двери моей спальни на следующее утро. – Иди и посмотри!

За ее спиной стояла няня, подтянутая и опрятная в черно-белом платье. Она выглядела очень смущенной.

– Я говорила, что вам нужно выспаться, – сказала она.

– Неважно. Иди сюда, милая, и расскажи, что я должна увидеть.

Гонория подбежала к кровати и обняла меня. Я поправила розовый бант в ее волосах.

– Пойдем, мама. – Она потянула меня за руку.

Она отвела меня в маленькую боковую комнатку, где мы собирались в дождливые дни, чтобы поиграть в настольные игры. Комната была наполнена розами. Множество вазонов с красными, желтыми, розовыми и белыми цветами, источавшими густой и приторный аромат…

Пабло сидел на стуле, курил трубку и рисовал один из букетов. Он мельком взглянул на меня и вернулся к работе, не сказав ни слова.

Сначала я подумала, что это он купил цветы, но потом вспомнила: Пикассо не любит розы. Он предпочитал маргаритки, которые можно срезать ножом. И у него больше не было причины покупать мне цветы.

Джеральд стоял за стулом Пабло с взъерошенным и усталым видом.

– Я скупил все розы на Ривьере, – сказал он.

Отчасти мне хотелось подбежать к мужу и обнять его, отчасти – уйти и больше никогда не видеть этого человека. Моя нерешительность не удивила Джеральда. Мир не был таким же, как две недели назад. Мы больше не были одним целым.

– Я купил билет на ночной поезд и решил приехать на день раньше, чтобы сделать тебе сюрприз, – продолжал он. – Наверное, это была плохая идея.

– Нет-нет, это была чудесная идея! – Я все-таки подошла к нему, и мы обнялись.

Он слегка покачал меня и поцеловал в макушку.

– Хорошо быть дома! – прошептал Джеральд. – Ты – это мой дом. Где Патрик и Беот?

– Наверное, завтракают.

– Давай поторопим их? Мне не терпится пойти на пляж! И я рад видеть тебя, старина! – обратился он к Пабло, не задаваясь вопросом, почему тот находится в гостинице, а не на своей вилле. – Увидимся попозже?

– Сегодня я буду работать в студии, – отозвался Пабло.

– Вы можете присоединиться к нам на пляже, – сказала я. – Но я не хочу мешать вашей работе.

Пабло кивнул: он все понял. То, что было между нами, закончилось.

– У меня есть для вас сообщение, – сказал он. – Оно было оставлено у меня на вилле вчера ночью.

Пикассо вручил мне сложенный листок бумаги. Я развернула его и узнала почерк Анны по заметкам на полях книг, которые она читала и оставляла раскрытыми на столах и стульях: «Я отправлюсь к подруге и буду у нее в Гернике. Не приезжайте за мной. Не связывайтесь со мной».

Я сложила листок и вернула ему. Между нами возникло ощущение заговора – более глубокого секрета, чем супружеская неверность. Анна вернулась в Испанию. Наверное, это к лучшему… Но я ощущала вину за предательство и опасность, которой она подверглась из-за меня. Это чувство осталось со мной навсегда.

Пабло ушел. Джеральд снова обнял меня и прошептал:

– Мне жаль. Мне очень жаль!

– Знаю. Мне тоже…

Джеральд так и не спросил почему.

– Я люблю тебя, – повторил мой муж. – Ты и дети – это мой мир. А теперь надень купальник и давай отведем их на пляж.

Босая и плотно запахнувшаяся в домашний халат, я последовала за Джеральдом и Гонорией по узкому каменному коридору на кухню.

Беот и Патрик сидели за длинным столом, сбитым из деревянных досок: Беот – на высоком детском стульчике, а Патрик – на обычном, так что над столом были видны только его плечи и голова. По его рту и щекам было размазано малиновое варенье. У Беота были толстые молочные усы. Мои дорогие дети!

* * *

Лето закончилось быстро. Дни становились короче, вечера – прохладнее. То, что еще несколько недель назад казалось тихим и безмятежным, теперь создавало впечатление неугомонности и беспокойства, как будто мы ждали опаздывающий поезд. Мы с Джеральдом допоздна беседовали о том, что будем делать в следующем году. Например, можно было вернуться в Версаль и остаться в Париже на зиму и весну. Вернуться к нашим друзьям, вечеринкам, долгим часам работы в студии. Мы ощущали новую энергию и желание оставить – следующей весной – все, что должно было остаться позади.

Мы не говорили о Венеции и нашей двухнедельной разлуке. Если Джеральд и заметил какие-то взгляды, которые бросал на меня Пабло при встрече в гостинице или на пляже, то не упоминал об этом. Мы делали вид, что все хорошо, и вскоре так стало. Мы вернулись к прежней жизни, как будто случившееся было неким маскарадом, неудачной костюмированной вечеринкой.

Но, конечно же, это была не игра. Вред был причинен. Я часто думала об Анне. Были ночи, когда я лежала без сна, думая о ней, и у моей вины был тухлый привкус, от которого никак нельзя избавиться.

14

Алана

– Вот так закончилось лето, – сказала Сара. – Наше прекрасное мирное лето. – Ее глаза казались огромными на бледном лице… – Я была неверной супругой. Джеральд запутался еще больше, чем раньше. Пикассо как будто обозлился на всех