Магнетрон - Георгий Бабат

Студенецкий и Френсис уже вошли в цех, и молодым инженерам пришлось догонять их почти бегом.

Ни одного станка в цехе еще не было. Посреди огромного пустынного зала стояли новенький письменный стол и высокая вешалка, сваренная из труб, выкрашенная алюминиевой краской.

Френсис достал из кармана замшевый футляр, щелкнул застежкой — из футляра выскочили складные плечики; щелкнул еще раз — и плечики раскрылись. Френсис накинул на них свое пальто и повесил на вешалку.

Студенецкий развернул на столе большой лист синьки.

— Я хотел бы оставить вас в цехе до окончания монтажа, — сказал Студенецкий Веснину.

«Работа по монтажу цехового оборудования оставит мне еще меньше времени для занятий магнетроном, — подумал Веснин… — Но ведь, в конце концов, все неурочное время в моем распоряжении. Нет, магнетрон ни в коем случае не пострадает! Я вытяну обе работы!»

Муравейский полагал, что он сам был бы куда более на месте в новом цехе, чем инженер его бригады Веснин.

— Старик меня не любит. Знает, что я его вижу насквозь, — говорил Муравейский инженеру Степановой, вернувшись в лабораторный зал.

— У вас с ним поразительное сродство душ, — улыбнулась Нина Филипповна, — вы оба стремитесь вверх.

«У нее прелестные зубы», — уже не первый раз за время их совместной работы отметил про себя начальник бригады.

— Да, я опоздал родиться, — вздохнул он. — В 1812 году я был бы гусарским офицером. Представляете, светлейший князь Кутузов крестит меня, целует в лоб и говорит, обливаясь слезами: «Завидная доля ждет вас, гвардии ротмистр Муравейский. Благословляю вас на подвиг». И я скачу, сверкая лезвием шашки, пришпоривая лихого коня.

— Лихому коню, не надо шпор, — возразила Степанова, — но гусарская форма вам действительно была бы к лицу.

— Да, я опоздал родиться, — повторил Муравейский.

Он услыхал знакомый низкий гудок и, выглянув в окно, увидел, как великолепный «Линкольн-Зефир» выезжает из ворот завода.

— Если бы вы знали, Нина Филипповна… — повернулся спиной к окну Михаил Григорьевич, — если бы вы только могли понять, как мне противны наши трамваи, автобусы… весь этот, с позволения сказать, наш современный транспорт… Когда я смотрю на этот «Линкольн-Зефир», я слышу, что пепел Клааса стучит в мое сердце. Почему это — одним все, а другим ничего?

Степанова молча продолжала работу.

— Черная стрелка обходит циферблат, быстро, как белка, колесики стучат! — внезапно запел Муравейский и поднес руку с часами к уху. — Тикают, оказывается, хотя я и забыл их завести. Простите, Нина Филипповна, меня ждут в цехе.

Гусарский ротмистр торопился в ремонтную мастерскую, где взялись во внеурочное время выполнить заказ на редукторы для сельдерихинской карусели.

Монтаж цеха

Подростком Веснин работал монтером на киевском кабельном заводе «Укркабель». В те годы промышленность Советского Союза переживала свой младенческий возраст. В ту пору многие инженеры еще плохо представляли себе, как будут выглядеть те заводы, которые они строили и расширяли. Большинство монтажников индустриальных строек были убеждены, что на новостройках инженер, мастер не могут заранее наметить себе точную линию работы.

«Это вам не на фабрике, — говорили тогда строители. — Не у станка стоим, а на крыше».

И теперь, работая в цехе металлических ламп, Веснин нисколько не удивлялся, замечая, что многие опытные монтажники позволяли себе отступать — правда, в мелочах, но все же отступать от схем и чертежей, которые привез мистер Френсис.

«Дело само покажет», — говорили они, расставляя «на глазок» прибывающее из-за океана оборудование.

Заводским строителям и монтажникам ничего не стоило пробить любое количество отверстий в полу и стенах, лишь бы только, как они говорили, «зацепиться». Из-за таких «зацепок», сделанных «на глазок», весь монтаж приходилось несколько раз переделывать. Иногда, протянув сотни метров электрических проводов в стальные трубы, вделанные в пол и в стены, затем опять вытаскивали и провода и трубы и укладывали все наново, на иной лад. И при каждой переделке на прекрасном, гладком ксилолитовом[3] полу появлялись всё новые борозды. К середине августа весь пол был изрыт и покрыт трещинами. Множество отверстий и гнезд было прорублено и в бетонных колоннах, которые сверкали белизной в начале монтажа.

Эти отверстия Френсис презрительно называл «монтажными дырками». Глядя на усилия монтажников, на то, как неуверенно Веснин нащупывал пути к быстрейшему завершению работ, мистер Френсис, не вмешиваясь в его распоряжения, лишь снисходительно улыбался.

— Плохо. Можно сделать лучше, — неизменно повторял он, если Веснин пытался получить у него совет.

— А как сделать лучше?

— Точно следовать чертежу.

Когда начали закладывать фундаменты для машин, то монтажники не сразу устанавливали болты.

— А вдруг не совпадет? — опасались рабочие.

И Веснин не находил возражений.

— Как — не совпадет? — возмущался Френсис. — Обязательно должно совпасть.

— А вдруг будет ошибка?

— Ошибки быть не может. Тот, кто берется делать чертеж, заранее рассчитывает так, чтобы ошибок не было. В нашей фирме есть для этого специалисты.

Френсис не был выдающимся инженером, но Веснин многому научился у него. Именно совместная работа с Френсисом научила Веснина быстро разбираться в технической документации, с должным уважением относиться к чертежам, технологическим картам, инструкциям. До этого в лаборатории он имел перед собой совсем противоположный пример — Муравейского, который всегда заявлял, что чертеж — это одно, а живая конструкция — нечто совсем другое.

— Я бы отделил цепи управления от силовых цепей, — сказал однажды Веснин. — Колебания напряжения будут меньше отражаться на работе оборудования.

Френсис категорически отказался от этого усовершенствования:

— Наша с вами задача сейчас — пустить цех. У меня есть чертеж, и я не отступлю от него. Изобретатели, не связанные ни с какой организацией, дикие коты изобретатели могут делать что угодно, когда угодно, но я не уполномочен здесь делать усовершенствования.

— Неужели ваша фирма не поощряет усовершенствований и изобретений?

— Всему свое время. При поступлении на работу я дал подписку, что решительно все мои изобретения поступают в собственность фирмы. В лаборатории нашей фирмы все ведущие сотрудники каждый день записывают результаты своей работы. Раз в неделю фотограф обходит все отделы и фотографирует записи. Снимки просматривает менаджер. Если он отмечает что-либо интересное, то это передается в патентное бюро. Там оформляют описания, делают чертежи. О-о-о, это все продумано, молодой человек! И такое предложение, как ваше, в самый короткий срок было бы обсуждено, введено в конструкцию, если бы не оказалось ничего лучшего. Но в данный момент фирма заинтересована в скорейшем окончании монтажа. И я не буду вдаваться с вами в подробные обсуждения ваших предложений.

Веснину довелось до этого беседовать всего лишь с одним иностранцем. Это был немецкий инженер, герр Фридрих Блятт, который приехал в Советский Союз, когда иностранцам заработная плата выдавалась в золотой валюте. Перед тем как попасть в Киев, на завод «Укркабель», где Володя Веснин работал тогда подручным монтера, герр Блятт в поисках заработка побывал во всех частях света. Но он не понимал по-русски, так же как не знал ни одного из тех языков, на каких говорили в странах, где он работал прежде.

Чтобы поговорить с этим человеком, объехавшим весь мир, Володя занялся усовершенствованием своих знаний немецкого языка. Он выучил наизусть все триста восемьдесят пять фраз, которые были помещены в самоучителе, прежде чем посмел обратиться к немцу с вопросом о том, был ли тот в Трансваале и правда ли, что там негры, добывающие алмазы, работают в железных рукавицах и в кандалах.

В ответ господин Блятт распустил свои розовые пухлые губы от уха до уха:

— О-о-о, kolossal! Transwaal es ist ein prachtvolles Stück! Etwas kolossal!

Володя задал другой вопрос:

— Были ли вы в Калькутте и верно ли, что в Индии парии считаются погаными, неприкасаемыми?

Исчерпывающий ответ заключался в одном слове:

— Schweinfolk!

Кратким определением: «Schweinerei!» — ответил иностранный специалист на вопрос о Рио-де-Жанейро.

Зато Чикаго, Нью-Джерси и Шанхай попали в число тех городов, о которых господин Блятт отзывался восторженно, повторяя с разными интонациями:

— Kolossal, о-о, etwas kolossal!

Отзывы господина Блятта о том или ином географическом пункте зависели исключительно от количества твердой валюты, которое этому инженеру-гастролеру удавалось в данном пункте получить.