Магнетрон - Георгий Бабат

Рассматривая маленькие, давно не ремонтированные домики старой петербургской окраины, Студенецкий представлял себе, как он скажет тому, кто откроет дверь на его звонок:

«Не беспокойтесь, пожалуйста. Я знаю, что Михаил Осипович нездоров. Я ведь только на минуту. Хотелось развлечь больного небольшим подарком, который я привез ему из Соединенных Штатов».

Он оставит радиолу тут же в передней и откланяется.

На крыльце дома, где жили Артюховы, Студенецкий увидел девочку лет шести.

— А у папы опять нога болит, — ответила она на вопрос о том, где находится квартира номер три. — Я вас знаю, — прибавила девочка. — Я вас на заводе видела на елке. Я думала — вы дед Мороз.

Константин Иванович приветливо улыбнулся:

— Я тебя тоже узнал. Ты — Ира, дочка Михаила Осиповича.

— А братец Боря к нам тетю Дуню привез! — сделав страшные глаза, выпалила Ира. — Она будет ребеночка родить.

Подобно многим здоровым пожилым людям, ведущим правильный образ жизни, Студенецкий всегда чувствовал себя бодрым и еще достаточно молодым. У него не было ни сына, ни дочери, которые могли бы сделать его дедушкой. Слова девочки о семействе братца Бори напомнили Константину Ивановичу о быстротечности времени.

Давно ли этот самый Боря худеньким подростком стоял в кабинете Константина Ивановича, пугливо вцепившись в руку своего приемного отца?

Это было в первый год работы Артюхова на заводе.

«Для того чтобы юридически оформить усыновление ребенка моего погибшего боевого товарища, — говорил тогда Артюхов, — мне требуются характеристика с места работы и справка о занимаемой должности и окладе».

Михаил Осипович уже в то время носил очки, ходил опираясь на костыль. На нем были черная косоворотка и кожанка. Он выглядел старше своих тридцати лет. Рядом с ним мальчик казался особенно хрупким.

— И вот пожалуйте, — усмехался Студенецкий, поднимаясь по узкой, плохо освещенной лестнице, — уже женат, ребенка ждет! Как это у них все так быстро получается…

Осмотревшись на тесной лестничной площадке, Студенецкий толкнул дверь, попал сначала в чулан, потом в переднюю, открыл еще дверь и очутился в низкой просторной комнате.

Жена Артюхова, Ксения Петровна, женщина лет тридцати, полная, загоревшая, румяная, строчила на старенькой ручной машине какие-то белые и розовые лоскутки. Беременная, очень юная невестка вязала.

Обе встали и поклонились вошедшему, не подавая руки, по-старинному.

— Сегодня нашему хозяину лучше, — приятным грудным голосом сказала Ксения Петровна. — Он с утра занимается. Я сейчас ему о вас скажу.

— Шляпу можно вот сюда, на столик, — приветливо улыбнулась молодая, — а пальто давайте я повешу.

— Что вы, что вы! Я сам, не извольте беспокоиться, — растерялся Константин Иванович и поставил оба громоздких футляра прямо на пол, посреди комнаты.

Ксения Петровна обняла невестку:

— Дуня, она еще молода, ничего не понимает… А передняя у нас, право, такая, что не всякий заметит. Я сейчас зажгу там свет, пойдемте.

Студенецкий и Ксения Петровна были знакомы еще до прихода Артюхова на завод. Она работала в цехе осветительных ламп, когда Студенецкий стал красным директором. Он вспомнил один из вечеров смычки рабочих и ИТР завода. На этом вечере Ксения плясала русскую.

Артюхов пришел на завод несколько позже, по путевке районного комитета партии. Чем этот скуластый аскет, как мысленно окрестил его красный директор, мог тогда покорить очаровательную Ксению? Впоследствии Студенецкий вовсе позабыл о существовании этой тоненькой юной работницы. Она ушла с завода. И только сейчас Константин Иванович вспомнил, что жена Артюхова — это та самая Ксения.

Даже теперь, когда с той поры прошло так много времени, Студенецкий, снимая в передней верхнюю одежду, невольно снова и снова поглядывал на хозяйку, дивясь тому, как она еще хороша, как идет к ней ее теперешняя дородность. И, мысленно сравнивая ее с юной Любашей Мухартовой, он повторял про себя стихи Уота Уитмена:

Как прекрасны молодые женщины,Но старые прекраснее…

— Михаил Осипович, — произнесла своим протяжным рязанским говорком Ксения Петровна, отворив дверь соседней с чуланом комнаты, — к вам гости.

Артюхов привстал, опираясь на обитое кожей плечо костыля, и шагнул навстречу гостю. Они поздоровались. Студенецкий опустился на табурет перед столом, Артюхов сел в свое потертое мягкое кресло. Со всегдашней улыбкой хорошо воспитанного человека Студенецкий задал обязательные вопросы о самочувствии хозяина, а затем рассказал о причине своего посещения.

В первый раз за все время их совместной работы Константин Иванович увидел, что Артюхов может краснеть. Да, Артюхов был смущен, и даже очень.

Студенецкий испытал чувство, близкое к торжеству: в Штатах такая радиола тоже стоит недешево, а здесь ее вряд ли вообще достанешь за любые деньги.

«И в этой убогой обстановке. — думал Константин Иванович, — впечатление от такого подарка, естественно, должно быть достаточно сильным».

В комнате было много книг на самодельных полках из некрашеного дерева. На одной из полок Студенецкий увидел нечто, сразу остановившее его внимание. Это была глыба хрустального стекла. В прозрачном хрустале, словно живая, лежала роза. Можно было различить тончайшие прожилки на ее лепестках.

— Поразительно, удивительно! — произнес Константин Иванович и попросил разрешения снять стекло с полки, чтобы рассмотреть это произведение искусства во всех деталях.

— Это работа одного из моих крепостных предков, — сказал Артюхов. — Весь наш род из поколения в поколение — рабочие стекольных заводов. Я и сам когда-то, как вы знаете, работал стеклодувом. Колбу любую умею сделать. Но что касается таких диковин, то, говорят, в нынешнее время это искусство утрачено.

Студенецкий все еще держал в руках розу в стекле. Его супруга Наталья Владимировна могла бы сразу оценить такой предмет. Она любила и умела коллекционировать подобные вещицы.

— Мне родные прислали это и еще одно такое стекло, — продолжал Артюхов, — после смерти моей матери. Во втором внутри были фиалки. Я подарил их в Музей русского фарфора. Если вас интересуют такие вещицы, то советовал бы зайти в музей — стеклянные фиалки этого стоят. Специалисты считают то стекло более интересным.

Слушая с любезной улыбкой пояснения Артюхова, Студенецкий мысленно отвечал ему:

«Ханжа, лицемер, Тартюф!»

Произнеся вслух достаточное количество междометий, выражавших в приличной форме величайший интерес к репликам Артюхова, Константин Иванович счел, наконец, возможным откланяться, сославшись на заседание в Тресте слабых токов.

И, уже сидя за рулем в своей машине, Студенецкий все еще ворчал:

— Ханжа, лицемер! И без этого человека, без договоренности с ним, дирекция завода не принимает ни одного ответственного решения… Если вдуматься во всю эту систему, если во все это вдуматься…

Но даже мысленно, наедине с самим собой, в своей собственной машине, технический директор Ленинградского электровакуумного завода не позволил себе высказаться относительно того, что именно следовало бы предпринять, если бы можно было во все это вдуматься.

Серые будни

В первые дни совместной работы с Френсисом Веснин стремился с наивозможнейшей точностью следовать указаниям представителя фирмы, который, конечно, лучше, чем кто-либо другой здесь на заводе, знал свои машины.

Но уже к середине июля. Веснин стал иногда брать на себя смелость кое в чем действовать самостоятельно. И тут он, к своему удивлению, встретил упорное сопротивление Френсиса. Часто, даже не вникая в суть предложений Веснина, он требовал, чтобы инструкции фирмы выполнялись совершенно точно, без малейших отступлений.

При всякой вынужденной переделке Френсис заявлял, что предварительно обязан согласовать вопрос с фирмой, что прежде всего необходимо послать в Штаты кейбль, то есть телеграмму по океанскому кабелю. Это слово — кейбль — звучало теперь для Веснина, как самое худшее из существующих на земле ругательств.

И все же в августе уже были смонтированы печи, установлены огромные сварочные станки, сборочные столы и автоматы для откачки ламп. Была проверена электропроводка.

Опробование части оборудования задерживалось, потому что еще не прибыли приводные резиновые ремни, которые должны были соединить электродвигатели со станками.

— Пошлите же наконец кейбль фирме резиновых изделий! — сказал однажды Веснин Френсису.

Ящики с новым оборудованием прибывали на склад почти каждый день. Обязанность следить за распаковкой новых машин нравилась Веснину. Ему и прежде всегда не терпелось посмотреть на все то новое, что прибывало на завод, поступало в цехи. Теперь силою обстоятельств он имел возможность ознакомиться с новым заграничным оборудованием раньше всех.