Рассказы и повести - Анатолий Безуглов

– Значит, гулял… Мог выйти на улицу…– Олег Петрович как бы рассуждал про себя.

– По отделению ходил,– подтвердила Носова.– А вот насчет улицы не знаю.

– А не отлучался из клиники? – продолжал следователь.– Ну, на день, два?… В частности, 11 декабря прошлого года?

– У нас на этот счет строго,– нахмурилась Носова.– Прознают, что не был на месте хоть одну ночь, тут же выписывают!

Об этом Шляхов уже слышал от других сотрудников и поэтому задал следующий вопрос:

– Скажите, пожалуйста, Иванова кто-нибудь навещал в клинике?

– Кажется, навещали,– подумав, ответила старшая медсестра.– Без этого не бывает

– А кто именно, не помните?

– Точно сказать не могу… Какие-то мужчины,– после некоторой паузы сказала Носова.– У нас столько народу ходит – всех в лицо не запомнишь…

Как ни пытался Шляхов узнать у Носовой какие-нибудь приметы мужчин, посещавших Иванова, та ничего сообщить не могла. И вообще толку от ее показаний было мало. Допрос не дал ничего нового. Выходит, Иванов 11 декабря 1980 года был в больнице. Иначе, по ее словам, и не могло быть.

– А кто был у него лечащим врачом? – задал последний вопрос Шляхов.

– Жигалина,– ответила Носова.– Елена Захаровна. Замдиректора клиники…

«Может, она сообщит что-нибудь интересное?» – подумал Шляхов.

И в тот же день решил навестить заместителя директора клиники нервных заболеваний.

Кабинет Жигалиной располагался на первом этаже большого корпуса, прямо у входа. Шляхову пришлось некоторое время подождать его хозяйку. Он узнал ее сразу, хотя видел впервые. Наверное, по тому, как энергично зашла она в больничный коридор с улицы, на ходу расстегивая модное демисезонное пальто. Открывая дверь своим ключом, она бросила на Олега Петровича вопросительный взгляд.

– Я к вам, Елена Захаровна,– сказал Шляхов.

– Проходите,– кивнула Жигалина, но в кабинет зашла первой.

Комната была куда скромнее, чем у директора.

– По какому вопросу? – продолжала на ходу Жигалина, вешая пальто на крючок, прибитый к боковой стенке шкафа.

Шляхов представился, показал свое служебное удостоверение.

– Интересно,– усмехнулась Жигалина,-чем я могу быть полезной?

– Несколько вопросов насчет одного больного…

– Присаживайтесь,– показала она на стул.

Следователь сел. А Жигалина тем временем облачалась в белый халат и, застегивая пуговицы на манжетах, заметила:

– Пуговицы зачем-то придумали… Одна морока… Не умеют у нас рабочую одежду шить… Нелепо, правда?

– Но, наверное, удобнее, чем длинная мантия с мехом,– откликнулся Олег Петрович.

– Мантия? – удивилась хозяйка кабинета.

– Такова была униформа средневековых врачей,– пояснил Шляхов.– А во время чумных эпидемий они должны были надевать особую робу с устрашающей маской в виде зловещей птичьей головы…

Жигалина рассмеялась:

– Ну и ну! Слава Богу, у нас чумы не бывает, и маска ни к чему.

«Кажется, настрой на разговор получился»,– подумал Олег Петрович и начал:

– Понимаете, Елена Захаровна, меня интересует Иванов Владимир Кириллович… Помните такого больного?

– Иванов, Иванов…– повторила Жигалина.– Ну да, конечно, помню… Дискогенный радикулит… Лежал зимой в неврологическом.

Она поправила волосы, явно уложенные в парикмахерской, потом переложила с места на место какие-то бумаги на столе.

Жигалиной было около сорока лет. Приятный овал лица, минимум косметики. На правой руке – толстое обручальное кольцо и перстень со сверкающим камешком. В серьгах тоже играли бриллиантики.

– Как он попал в больницу?– поинтересовался Шляхов.– По чьему направлению?

– Это можно Выяснить в архиве.– Она взялась за телефонную трубку.

– В архиве на этот счет никаких документов нет,– сказал Олег Петрович.

– Да? – удивилась Жигалина.– Не может быть…

– Я проверял.

– Вот растяпы! – возмутилась она, кладя трубку на место.– А что вы хотите? Людей не хватает, приходится брать совсем еще девчонок. У них на уме… сами знаете что,– оправдывалась Жигалина.– Я постараюсь все это выяснить.

Она что-то черкнула на листке перекидного календаря и добавила:

– Будьте уверены, если документ утерян, виновных мы накажем.

– Мне сказали, что вы были у Иванова лечащим врачом?

– Да, он мой больной,– прямо посмотрела на следователя Жигалина.– А что?

– Вы навещали его каждый день?

– Хотите сказать, делала обход?

– Наверное, вы лучше знаете,– кивнул следователь.

– Вообще-то, почти каждый… Знаете, административные обязанности… Иногда заходила через день. Болезнь Иванова не требовала каждодневного контроля. Радикулит! Лечится медленно – процедуры, лекарственные препараты… Сюрпризов обычно не бывает.

Она снова поправила волосы.

– Давайте уточним,– сказал Шляхов.– Значит, если не каждый день, то через день вы заходили к Иванову в палату?

– Я же говорю: через день – событие редкое. Считайте, ежедневно,– поправила следователя Жигалина.

– Хорошо,– согласился он.– Теперь постарайтесь вспомнить: 11 декабря прошлого года вы осматривали его?

Замдиректора усмехнулась:

– Как же я сейчас вспомню именно этот день? Что это было – понедельник, вторник?…

– Пятница.

– Так-так,– задумалась Жигалина.– Пятница… Скорее всего, была… Да,– повторила она уверенно.– Была.

– Почему вы в этом уверены?

– Потому что в субботу и воскресенье я не работаю. Как все. И по пятницам обязательно делаю осмотр. Впереди – два выходных… В понедельник я тоже посещала его непременно.

– Иванов всегда был на месте? – спросил Шляхов.

– А как же! – воскликнула Жигалина.– Где же ему еще быть?

– Вы не видели кого-нибудь из его посетителем!?

– Чего не знаю, того не знаю,– развела руками Жигалина.– Врачебный обход у нас утром, а посещение больных – с четырех до семи вечера.

Когда Шляхов оформил их беседу как полагается – составил протокол и Жигалина подписала его, она, не удержавшись, спросила:

– Извините за любопытство, а что такое натворил этот Иванов?

– Сами понимаете, зря мы не стали бы вас беспокоить,– ушел от прямого ответа следователь.

Он попросил Жигалину поставить еще одну подпись – под распиской о неразглашении данных предварительного следствия.

– Значит, дело серьезное? – покачала головой замдиректора.

– Серьезное,– подтвердил Шляхов.

Допрос Жигалиной вроде бы определенно указывал: в день происшествия в Свердловске Иванов лежал в клинике.

Ну а если его лечащий врач забыла, что не посещала больного 11 декабря? Или же не хотела признаться, что выполняла свои обязанности неаккуратно…

Олег Петрович допросил врачей, медсестер, нянечек и уборщиц мужского неврологического отделения. Но все почему-то уходили от прямого ответа о том злополучном дне. Мол, дело давнее, и все больные были как будто на месте. А если отлучались, то за этим должны следить врачи. Те, в свою очередь, кивали на медсестер. Однако все уверяли: Иванов не мог нарушить больничный режим.

На допросах чувствовались какие-то недомолвки, недоговоренности. Но что крылось за этим, Шляхов понять не мог.

Может быть, в отделении все было не так благополучно, как уверяли сотрудники? Например, Олег Петрович узнал, что кое-кто из больных был замечен пьяным. Никого из медперсонала за это не наказали.

Часто случалось, что посетители приходили в неустановленное время. И на это смотрели сквозь пальцы.

Некоторые из нянечек не брезговали брать с родственников больных рубли, трешки и пятерки, чтобы якобы лучше ухаживать за пациентами. Знало ли о подобных поборах руководство отделения? Может, знало, но делало вид, что не знает…

Вот Шляхов и гадал: не вызвана ли всем этим такая осторожность на допросах? Не хотят выносить сор из избы…

Словом, полной откровенности Олег Петрович пока добиться не мог. Правда, с одной из медсестер, Тамарой Проценко, следователь еще не поговорил. А именно в тот самый день, 11 декабря, было ее дежурство. Но Проценко в настоящее время находилась в отпуске, уехала в другой город…

– Значит, застопорилось у тебя?– спросил Папахин, когда Шляхов поделился с ним своими трудностями.

– Есть одна мысль,– ответил Олег Петрович.– Допросить больных, которые лежали с Ивановым в одной палате.

– Направление верное,– одобрил Александр Владимирович.

Шляхов снова отправился в больницу. Поднялся на второй этаж, зашел в отделение, в котором ему все было уже так хорошо знакомо. Серый линолеум на полу, запах кухни, фикус с глянцевитыми листьями в холле, где собирались у старенького телевизора больные.

В мужской неврологии, как именовали отделение врачи и пациенты, было тринадцать палат. В основном на восемь и шесть коек. Одна палата двухместная, и еще одна – четырехместная.