Собрание сочинений - Карлос Кастанеда

бы я встряхнул его или стиснул, что-то в нем бы освободилось. Мне казалось, что он намеренно утаивает нечто важное. Я сказал, что он, видимо, решил быть скрытным со мной, хотя нас связывают узы полного доверия.

Паблито качнул головой, как бы молча возражая против моего обвинения. Я попросил его описать все переживания, начиная с момента, когда дон Хуан и дон Хенаро готовили нас к заключительному прыжку.

Ответ Паблито был невнятным и путаным. Все, что он мог вспомнить о последних минутах перед нашим прыжком в пропасть, — это то, что дон Хуан и дон Хенаро попрощались с нами и скрылись в темноте. В тот момент его сила иссякла и он был на грани срыва, но я взял его за руку и повел к краю пропасти, и там он отключился.

— Что случилось потом, после того, как ты отключился, Паблито?

— Я не знаю.

— Были ли у тебя видения? Что ты видел?

— Что касается меня, то у меня не было никаких видений, а если и были, то я не мог уделить им должного внимания. Мое отсутствие безупречности мешает мне вспомнить их.

— А потом что случилось?

— Я проснулся на старом месте Хенаро. Не знаю, как я туда попал.

Он замолчал, а я лихорадочно подыскивал в уме какой-нибудь вопрос или критическое замечание в надежде разговорить его. Фактически, в ответе Паблито не было ничего, что могло бы помочь объяснить случившееся. Я почувствовал себя обманутым и почти рассердился. Меня одолевало смешанное чувство разочарования в Паблито и жалости к нам обоим.

— Мне жаль, что я так разочаровал тебя, — сказал Паблито.

Моей мгновенной реакцией на его слова было скрыть свои ощущения и заверить его, что я вовсе не разочарован.

— Я маг, — сказал он, — скверный маг, но этого достаточно, чтобы знать, что мое тело говорит мне. И сейчас оно говорит мне, что ты на меня сердишься.

— Я не сержусь, Паблито! — воскликнул я.

— Это говорит твой разум, но не твое тело, — сказал он. — Твое тело сердится. Твой разум, однако, не находит причины сердиться на меня — так что ты попал под перекрестный огонь. Самое малое, что я могу для тебя сделать, — так это распутать все это. Твое тело сердится, так как оно знает, что я небезупречен и что только безупречный воин может помочь тебе. Твое тело сердится потому, что знает, что я опустошаю тебя. Оно поняло это в ту минуту, когда я вошел в эту дверь.

Я не знал, что сказать, и почувствовал внезапный приступ раскаяния. По-видимому, он был прав, когда говорил, что мое тело знало все это. Во всяком случае, прямота его тирады притупила остроту моего разочарования. Я спросил себя, не играет ли сейчас Паблито в какую-то игру со мной? Мне показалось, что с его прямотой и уверенностью он, видимо, не мог быть таким слабым, каким себя изображает. Я сказал ему об этом.

— Моя слабость привела к тому, что у меня даже появилось томление, — сказал он шепотом. — Я томлюсь по жизни обычного человека. Можешь ли ты поверить в это?

— Этого не может быть, Паблито! — воскликнул я.

— Может, — ответил он. — Я тоскую по своей привилегии ходить по земле как обычный человек, без этого ужасного бремени.

Я нашел его позицию просто невозможной и снова и снова восклицал, что этого не может быть. Паблито посмотрел на меня и вздохнул. Внезапно меня осенило. Он, по-видимому, готов был разрыдаться. Мое понимание этого повлекло за собой интенсивное сочувствие. Никто из нас не мог помочь друг другу. В этот момент на кухню вернулась Ла Горда. Паблито, казалось, мгновенно оживился. Он вскочил на ноги и затопал по полу.

— Какого дьявола тебе надо?! — завопил он визгливым нервным голосом. — Почему ты шныряешь вокруг?

Ла Горда обратилась ко мне, словно его и не существовало. Она вежливо сказала, что собирается пойти в дом к донье Соледад.

— На кой черт нам беспокоиться, куда ты идешь? — взвизгнул он. — Можешь отправляться хоть к чертовой матери!

Он затопал по полу, как капризный ребенок. Ла Горда, не обращая на него внимания, стояла и улыбалась.

— Давай уйдем из этого дома, Маэстро, — громко сказал он.

Его внезапный переход от печали к гневу заворожил меня. Я целиком ушел в наблюдение за ним. Одной из его характерных черт была изумляющая меня необыкновенная легкость движений. Даже когда он топал ногами, движения его были грациозны.

Внезапно он протянул руку над столом и чуть не вырвал мой блокнот. Он схватил его большим и указательным пальцами правой руки. Мне пришлось удерживать его изо всех сил обеими руками. В его тяге была огромная сила, так что, если бы он действительно хотел забрать блокнот, он сделал бы это без труда. Но он отпустил его, и, когда он убирал руку, у меня появилось мимолетное впечатление, что она чем-то удлинена. Это случилось так быстро, что я мог объяснить это иллюзией, вызванной внезапностью толчка, произведенного огромной силой его попытки выдернуть блокнот. Но я был уже научен тому, что нельзя объяснять действия этих людей обычным образом, поэтому не стал и пытаться.

— Что у тебя в руке, Паблито? — спросил я.

Он отпрянул и изумленно спрятал руку за спину, смущенно пробормотав, что нам надо поскорее оставить этот дом, так как здесь ему становится дурно.

Ла Горда громко рассмеялась и сказала, что Паблито такой же хороший притворщик, как Хосефина, а может, даже и лучше. И если я буду настаивать, чтобы он сказал, что у него в руке, он упадет в обморок и Нестору придется выхаживать его несколько месяцев.

Паблито начал задыхаться. Его лицо побагровело. Ла Горда равнодушно велела ему прекратить спектакль, потому что здесь нет достойной его публики. Она уходит, а у меня не хватит терпения. Затем она обернулась ко мне и властно сказала, чтобы я не ходил к Хенарос.

— Почему, к дьяволу, нет? — завопил Паблито и подскочил к ней, словно пытаясь помешать ей уйти. — Какое нахальство! Говорить Маэстро, что он должен делать!

— У нас была стычка с союзниками прошлой ночью, — сказала Ла Горда Паблито как нечто само собой разумеющееся. — Нагваль и я еще не пришли в себя после этого. Я бы на твоем месте,