Эпиталама - Жак Шардон

В разговоре с Бертой Эмма старалась быть тактичной, но когда села писать мужу о готовившемся событии, то окончательно поняла, что Берте этот брак счастья не принесет. Она не пыталась разобраться, откуда взялось это предчувствие, но ошибочность намерения сестры казалась ей очевидной, и ощущение это подогревалось у нее тайной неприязнью к мужчине, о свиданиях которого с Бертой она уже давно догадывалась.

Войдя в комнату матери, Берта прервала разговор Эммы и госпожи Дегуи.

— Ну чего же ты хочешь, дочка, — сказала госпожа Дегуи, продолжая говорить, несмотря на присутствие Берты. — Если они любят друг друга, то пусть сами и решают. Мы же ничего не знаем… Да хранит их Провидение!

Берта бросилась к матери, обвила ее шею руками и прижала к себе с благодарностью за мудрые слова, подсказанные ее патриархальной верой. Она была признательна матери за ее чистую любовь, отвергавшую зло, прощавшую все грехи и благословлявшую ее.

Берта простила Эмме ее упрямство и недоверие. Не пытаясь убедить сестру, не отвечая, она слушала ее с гордой улыбкой. Она знала, что Эмме не понять ее спокойной уверенности.

Однако временами и ее одолевали сомнения: «А может, он не видит, какая я на самом деле. Что, если я разочарую его? Что, если, несмотря на мое желание сделать прекрасным наш союз, — ведь он будет заключен по любви, — мне все же не удастся быть такой, как этого требует мое будущее положение жены?» И что-то вроде страха перед жизнью и боязнь самой себя отзывались в ней легкой дрожью. Это чувство вернулось к Берте еще более настойчиво в тот день, когда Альбер показывал ей квартиру господина Пакари, где им предстояло жить. Но на обратном пути, когда они шагали по улице вместе с госпожой Дегуи, и Берта разговаривала с Альбером, подобные мысли перестали ее занимать.

Книга вторая

I

В тетради, куда Альбер записывал свои мысли и краткое содержание прочитанных книг, появилась новая фраза, дававшая, как ему показалось, ответ на мучившие его вопросы. «Стать человеком можно, лишь обуздывая свои наклонности и подчиняя их многообразие логике воли, приверженной единой мысли. Мы просто не существуем, пока наш характер сводится к темпераменту».

Он хотел, чтобы брак дисциплинировал его. Теперь он заранее планировал свое время, чтобы действовать согласно собственной воле и не идти на поводу у импульсов и капризов. Он стал писать личные письма только по утрам в воскресенье; прерывал встречи и беседы, когда отведенное для них время подходило к концу; он шел во Дворец только тогда, когда в этом действительно была необходимость; он прекращал всякую работу в половине седьмого. Он где-то слышал, что семейная жизнь располагает к лени, и, желая уберечься от подобной опасности, заставлял себя трудиться непрестанно. Если же его одолевала усталость, он начинал работать с двойным усердием, вдохновляясь примером Маресте, который утверждал, что, дабы излечиться от приступов мигрени, нужно погрузиться в математические расчеты.

За обедом он еще продолжал думать о работе, был рассеян и никак не мог избавиться от напряжения и спешки, накладывавших отпечаток на все его поведение. Берта уже поняла, что в такие минуты он все равно продолжает думать о делах и бесполезно стараться привлечь его внимание; она только улыбалась, видя, как плохо ему удаются попытки выглядеть галантным.

— До свидания, милый, смотри не очень там переутомляйся, — говорила она, пока он целовал ее, вытаскивая часы из кармана.

Она знала, что вскоре придет ее время — вечерние часы, которые еще недавно были такими пустыми, а теперь стали самыми отрадными. Коротала она их дома, где частенько проводила целые дни, вкушая счастье быть в своем — в их — доме. Иногда в послеобеденное время она слышала еще непривычный для нее звук мужских шагов в прихожей, но сдерживала себя и не звала мужа, потому что он шел на работу, и эта небольшая, но столь мудро принесенная ради него жертва доставляла ей радость.

К ужину она наряжалась загодя: надевала какой-нибудь летний девичий костюм или простое черное платье, придававшее ей несколько неприступный вид, или же один из своих «дамских» туалетов — нарядный, с глубоким вырезом.

Когда Альбер с серьезным бледным лицом входил в гостиную, нажимая на дверную ручку, она инстинктивно сдерживала свой порыв, зная, что нужно еще чуть подождать; что постепенно, посидев с закрытыми глазами в кресле и преодолев головокружение от усталости, он вернется к ней.

— Не надо ничего говорить. Отдохни, — говорила она, присаживаясь на подлокотник кресла.

Легким движением она проводила рукой по его вискам, по волосам; от этого ласкового прикосновения, казалось, разглаживались морщинки у него на лбу, стиралась горькая складка, появлявшаяся после трудового дня в уголках его сжатых губ, и ей нравилось смотреть, как он, поначалу слабый и изнуренный, оживает благодаря ей, ее легким пальцам и расслабленно улыбается мальчишеской улыбкой.

— Ну и чем ты сегодня занималась? — спрашивал он, открывая глаза.

Она весело рассказывала ему свои многочисленные новости. Он слушал, хотя мысли его еще были далеко, и лицо выражало блаженное изумление. Ее забавные гримаски и красочная простота речи освежали его мозг не хуже, чем ласковое прикосновение пальцев. Он без устали слушал ее болтовню, подыскивая поводы для очередных шуток, сажал Берту к себе на колени и отвечал ей короткими словечками, сложив губы трубочкой, а затем вдруг начинал страстно целовать ее.

Смех Альбера еще был внове для нее и немного озадачивал.

— Так чем ты занималась сегодня? — спросил Альбер и в тот вечер, прикладывая ко лбу прохладную слоновую кость разрезного ножа.

— Ну, после обеда я была у Алисы. Правда, недолго, потому что в три меня ждала Одетта. Я не видела Алису целых два месяца. Не бросать же мне ее оттого, что я вышла замуж. Ведь в Париже я у нее единственная подруга детства. Хотя она меня немного расстраивает. Никогда не поймешь, что у нее на уме. Она же такая бесстрашная.

— А что поделывает господин Рамаж? — спросил Альбер, уже готовый улыбнуться.

— Он тоже там был. Знаешь, я открыла тайну его серьезности. Оказывается, он никогда не смеется, потому что у него нет зубов. Но сегодня он один раз засмеялся. Когда он смеется, то прикрывает рот платком, вот так…

Сидя на коленях у Альбера, она порылась в одном из его карманов.

— У тебя опять нет платка. Это мне напоминает… Когда-то, — говорила она, прикасаясь к его жилетке, — все эти кармашки вызывали у меня такое любопытство. Помнишь?

— А в связи с чем господин Рамаж засмеялся?

— Ты не любишь воспоминаний.

— Отчего же, люблю, но они мне известны. А вот почему смеялся господин Рамаж, не известно.

Берта с задумчивым видом отошла от него, села в кресло и продолжала:

— Сегодня приходила Одетта. Она была такая милая, совсем как раньше… После замужества она сильно изменилась; когда я бываю у нее дома, я ее просто не узнаю. Она теперь такая рассеянная… целиком поглощена своим ребенком. Такое ощущение, что присутствие других людей мешает ей. А вот сегодня мы с ней поговорили очень откровенно. Без умолку болтали, болтали. Ты все подсмеиваешься над нашей женской болтовней. Но уж так мы устроены. Нам нужно много-много слов, на целый день. Тогда чувствуешь, что ты выговорилась, что в голове ничего не осталось. Представь, это успокаивает нервы.

— Ну и о чем же вы говорили?

— Она мне рассказывала про Филиппа. Кстати, ты знаешь, что в свадебное путешествие они ездили в Бретань? Говорят, весной в Бретани просто великолепно.

Она соскользнула на ковер, к ногам Альбера и, положив голову ему на колени, продолжала:

— Тебя путешествием не соблазнишь! А мне, понимаешь, мне важно не путешествие, и даже не Бретань. Мне достаточно было бы провести всего несколько дней вдвоем, неважно где. Мне кажется, что я лучше бы тебя разглядела, если бы целый день была с тобой вместе, а у тебя не было бы никаких забот.

— Сейчас уехать из Парижа я не могу, — сказал Альбер, вставая с озабоченным видом, словно его кто-то позвал. — У меня же работа! Ты об этом даже и не подозреваешь! Вот завтра я выступаю в суде; дело, правда, мелкое, но на его обдумывание у меня не было и часа. А завтра утром целых шесть встреч. Придется, поработать сегодня вечером.

Он сел, как будто немного успокоившись, потом сказал:

— Знаешь, я не расстраиваюсь, что нам удалось избежать этого традиционного свадебного путешествия. Мне не хочется, чтобы наш брак был похож на все другие браки.

Она знала, что так проявляется его своеобразная деликатность, которая заставляла его воздерживаться от любых слишком бурных проявлений любви, таких естественных в начале супружества; ему хотелось, чтобы их чувствам с самого начала была придана форма давней, постоянной и ровной близости. Она понимала, что такая утонченность высоко возносит их союз, и поэтому старалась обуздать свои детские и наивные эмоции.