Дорога войны - Валерий Большаков

— Закусить не желаешь? — грянул вдруг голос раба-разносчика, и Гай Антоний вернулся в принципарий.

— Горячее есть?

— А всё горячее! — радостно откликнулся разносчик. — Горшочек чорбы — лучше не бывает! Пирожки с медом, жареная рыба, сыр, вино, лепешки.

— Ладно, давай свой горшочек и всего понемногу! Раб мигом обслужил Гая, пообещав забрать посуду после трапезы.

Подкрепившись, легат повеселел. А тут и Публий подошел, торопливо дожевывая копченость.

— Отвык я уже от домашней пищи! — сказал он удрученно. — Всё на ходу, все всухомятку. Ну, как успехи?

— Скромные пока, — признался Гай и решил рискнуть: — Я тут вычитал сообщение о святилище на горе Когайнон. Но нигде больше я не встретил упоминания об этом андреоне, хотя он, по сути, самый древний. Стал искать в периплах описание Когайнона — и не нашел. Название есть, а горы будто и нету!

Публий внимательно посмотрел на легата — и усмехнулся.

— А это неспроста… — выговорил он. — Подземное святилище на горе Когайнон есть великая тайна дакийских жрецов, и римлянам ведать о ней не дано. Последним ее знал первосвященник Сирм сын Мукапиуса, но он пропал. Поговаривают, что Сирма приютили язиги, те, что кочуют за Тизией. Или не приютили, а похитили.

— Как интересно… — пробормотал Гай.

— А самое интересное, — подхватил эксептор-консулар, — случилось в последнюю войну. Тогда царь Децебал спрятал на горе Когайнон свое золото — то ли тридцать, то ли все сорок талантов.[66]

— Ух ты! — впечатлился легат, лихорадочно соображая, признаться ли Публию в истинном назначении своего «вольного посольства» или погодить. — А где бы про это узнать в подробностях?

— А нигде, — усмехнулся Публий. — Один Сирм знал подробности.

— А ты не мог бы помочь найти его? Ну хотя бы определиться, где искать?

Эксептор пристально посмотрел на Гая Антония, что-то прикидывая в уме, и медленно выговорил:

— Я не любопытствую, зачем тебе Сирм, но поспрашиваю о нем. Считай, каждый месяц мотаюсь или к Сусагу — он скептух, по-нашему — вождь, у язигов, или к Распарагану, царю роксолан, так что знаю те народцы. Но тогда у меня будет встречная просьба.

— Слушаю тебя, — с готовностью сказал Гай.

— Я тут никак вырваться не могу, а надо бы весточку передать одному человечку. Он мой агент. Торговый, разумеется! Зовут его Бицилис, он из даков, живет в белом домике напротив храма Юноны, у него еще на стене намалеваны две греческие буквы — «омега» и «кси». Они тут все бородаты, но Бицилиса ты сразу узнаешь — у него одна бровь «ступенькой» срослась. Встретишь его — скажешь, что весь товар сгрузили в Бендисдаве, пусть забирает поскорее. Запомнишь?

— Весь товар сгружен в Бендисдаве, — повторил Гай, — пусть поскорее забирает.

— Только надо сегодня же с Бицилисом повидаться… Передашь?

— Передам!

И Гай Антоний крепко пожал руку Публия Апулея Юста.

Глава десятая,

в которой варвары устраивают Сергию свидание с Тзаной

День склонился к вечеру, минула ночь, и ранним утром переселенцы тронулись в путь. Дорога была хороша — прямая и твердая. Солнце еще и не думало садиться, когда караван достиг городка под названием Гермосара: несколько невзрачных зданий красного кирпича, два приземистых крепких сооружения из серого камня, множество непрочных домишек, наскоро и неумело сложенных из бревен. Пограничный стандарт. Коновязи отполированы от долгого пользования, воды в поилках не видать под опавшими листьями.

Возник соблазн остановиться на ночь, но Сергий уговорил Дионисия Эвтиха не задерживаться.

И караван двинулся дальше по дороге на Апул.

Не доехав до города, переселенцы остановились в долине Марисуса, где им выделили участки земли. Обычным гражданам давали по тридцать пять югеров земли бесплатно, легионеры-отставники получали по шестьдесят и одной второй югера на человека, считая землю на склонах гор по полтора югера за один, а покалеченному солдату преторианских когорт выделили целых двести югеров.

Землемеры бережно устанавливали священный символ, рядом находились жрецы — один приносил жертву на переносном алтаре и бормотал молитвы Термину, богу межей, а другой держал урну.

— Эй, кто первый? — закричал Дионисий. — Подходи, не стесняйся!

Из толпы вышел коренастый иллириец. Огладив щетинистый подбородок, он подошел к урне и запустил в нее руку. Долго рылся в ней — и вытащил дощечку с номером. Жрец принял ее и громко провозгласил:

— Девятый участок!

По толпе прошел ропот. Молоденький землемер повел иллирийца смотреть доставшийся надел. Тогда к урне сразу выстроилась очередь.

— Пятый! Седьмой! Тридцать первый! Пятнадцатый!

Под вечер распределили все наделы. Фургоны разъехались и остановились, каждый на своем участке, будто символизируя будущие дома. Времени выстроить жилище у переселенцев практически не оставалось — зима катила в глаза. Начинались горячие деньки. Надо было рубить лес, шкурить бревна и сколачивать из них маленькие избушки — лишь бы перезимовать, лишь бы дожить до теплых дней. А в апреле сойдет снег — и плуг проложит первую борозду. В парную землю лягут привезенные семена. А потом уже можно будет заняться и улучшением жилищных условий!

— Поехали, — сказал Сергий, похлопывая саурана по теплому боку. — Переночуем в каструме.

Апул ничем особенным не отличался от Гермосары — те же прямые пыльные улочки, те же коновязи и гулкие деревянные тротуары. Кирпичные дома перемежались с каменными, но это по Декуманус Максимус, а вдоль кардо теснились два ряда бревенчатых домов, с фальш-фасадами и крытыми верандами. В проулках проглядывали загоны для скота и огороженные пастбища, где паслись лошади. Восточная окраина Апула была отдана под застройку, здесь устраивались переселенцы — утепляли камышом вырытые землянки, покрывали досками кожаные палатки, заготавливали дрова на зиму. Дело это было непривычное для южан, так и в Дакию не всякий переселялся, а лишь тот, кто был готов к труду и обороне.

Но это только внешнее, а вот по сути Апул выделялся сильно — ему был высочайше дарован статус муниципия. Горожане сами выбирали магистратов и решали местные дела, как где-нибудь в коренных италийских землях. Даки сбредались к Апулу, селились вокруг и около, перенимали римские моды, латинскую речь, обычаи и понятия империи.

И при всем том в Апуле жили без опаски, ибо дома лепились к стенам военного лагеря — мощным куртинам, укрепленным круглыми и восьмиугольными башнями. Там располагался Тринадцатый Сдвоенный легион. Его бойцы не покидали Дакию с военной поры — сначала даков били, потом банды недобитков гоняли, а теперь легионеры строили дороги на «захваченной территории».

Сергия, предъявившего грозное письмо от самого наместника, пропустили в каструм без разговоров, вместе с преторианцами, в своих дакийских одеждах больше похожих на ауксиллариев.

— Ищем Верзона, — сказал Лобанов. — Всё равно до утра сидеть, так хоть с пользой.

— Сыщем, босс, — бодро откликнулся Эдик, — не сомневайся.

Сергий хмыкнул.

— И что мы ему скажем? — поинтересовался Искандер. — Прямо и простодушно поинтересуемся, где, служивый, скелеты обнаружил? Представляю, куда он нас всех пошлет.

— Предложения?

Тиндарид почесал щетину на подбородке, смешно выпячивая челюсть, и сказал:

— Ищем здешнюю вексилляцию, а там видно будет…

Сергий уже привык к порядку «под линеечку», которым славились каструмы. Куда там германскому «орднунгу»! Но строжайшая дисциплина и торжество прямых углов сочетались с послаблениями — легионеров «отпускали», дабы те не превратились в послушных болванчиков. Воины отдыхали, греясь на солнышке, гоготали, собравшись компаниями, пели. С десяток пехотинцев-велитов в одних браках — коротких легионерских штанах — умывались над длинным корытом, похожим на поилку для лошадей. Все были с наколками. Мускулистые руки легионеров, их спины и груди пестрели изображениями хищников вроде леопарда или волка, римские цифры отмечали число врагов, убитых на поле брани. Разумеется, присутствовали, и в изобилии, голые женщины, вереницы связанных рабов, боги анфас и в профиль. Накалывали портреты императора и себя любимого — легионера в полном боевом, с лихой надписью: «Эруций Клар, гастат Третьего манипула. Будь здоров!»

— Верзона где-то тут надо искать… — оглядывался Сергий, пройдя виа принципалис и свернув к казармам вексиллатиона. — Язык доведет.

Язык и вправду довел. Очередной «воин смелый, в дружинах римских поседелый», выслушав вопрос Лобанова, кивнул, огляделся и вытянул руку:

— Да вон он, старая дакийская лиса! Верзон!

Кряжистый старикан мощного телосложения, вразвалочку шествующий от принципия, обернулся неторопливо. Его длинные пегие волосы были заплетены в две косы, подбородок блестел после чистого бритья, зато усы спадали на грудь двумя роскошными хвостами, придавая Верзону облик добродушного моржа.